03.07.04 Лев МОСКОВКИН

Книга в Москве

Юрий Щекочихин: «С моих слов записано верно»

Исповедь талантливого очевидца, или как писатель признал величие другого писателя

С любовью: Произведения Ю.Щекочихина; воспоминания и очерки о нем. СПб.: ООО «Инапресс», «Новая газета», 2004. – 288 с., илл. Тир. 3 тыс. экз.

Новая книга Юрия Щекочихина была впервые представлена читателям в символичном месте и в сакральный момент: в Доме-музее Булата Окуджавы 3 июля собрались оставшиеся в живых после убийства демократического электората осколки московской интеллигенции, чтобы отметить год со дня смерти автора.

Составитель сборника Олег Хлебников грустил и немного нервничал, смутно намекая на то, что пока не все можно печатать, и обещал переиздать книгу. По его словам выходило, что лучшее в книге – документальная проза Щекочихина: он два-три года назад знал, какими мы стали сейчас.

Вот так всегда на пике наших возможностей мы почему-то думаем, что это только начало, и обещаем, обещаем… Но, чтобы издать уже то, что вышло, надо немало мужества, и события в мире развиваются так, что уже завтра может быть мы будем листать и ксерокопировать немногие уцелевшие экземпляры подобно тому, как делали это в эпоху позднего реабилитанса со сборником «Вехи» или «Днями» Василия Шульгина. Тоже был талантливый очевидец и, кстати, депутат Государственной Думы, только дореволюционной. Чем-то похожа на его творчество документальная проза Щекочихина. Только Щекочихин как-то легче и доступнее в прочтении, описанный им политический быт пережитой нами страны выступает весело и доступно, не давит на читателя талантом, осведомленностью или персонифицированной значимостью автора – вот он, он твой приятель, один из нас, нашего карраса. Помните это словечко из Воннегута, популярное одно время в у московской интеллигенции?

Так пишет только такой автор, коего сама судьба народа выбирает для роли проводника Слова. Слишком много счастливых совпадений в одной личности – журналист-газетчик, репортер, очевидец, организатор, литератор-писатель, сценарист - чтобы представить, что он вообще жил среди нас и в общем-то для нас. Только мы этого не поняли. О госбезопасности, он знал, кажется, все, что видно еще по позапрошлой книге «Рабы ГБ», описав в ней суть триединой души нашего народа, составленного перетекающими друг в друга кастами сотрудников, агентов и предмета их интереса. Логическим продолжением той книги стала публикация в новом сборнике неоконченной пьесы Щекочихина об агенте КГБ «Тютчев нашелся». Факт литературного таланта у сотрудников этого ведомства отмечал еще Войнович, только он назвал их фантастами. Щекочихин не видит ничего фантастического в фантастически нелепо меняющейся российской действительности, не переставая удивляться и не уставая записывать, как Шульгин.

«Нет, я не поменяю свою страну ни на какую другую!..» - читаешь прозу Щекочихина и кажется, что в России в пристойной роли можно быть только журналистом вопреки очевидному факту замещения журналистики рекламой в нашей стране победившего PR. Но быть таким журналистом, как Щекочихин, мало у кого получается, тут действительно надо много совпадений.

В текст встроено множество документов, их инсерции живут в книге собственной жизнью, но мало что значат вне авторского выбора и оценки. Играют даже цитаты из скандальной Коржакова, а диалоги с Шеварднадзе или Горбачевым заставляет увидеть этих людей в новом свете без осточертевших этикеток «предатель-спаситель». Может, раньше просто не попадалось, но содержательное интервью Горбачева читаешь впервые, а он, как оказалось в последнее время, отличается от созданного прессой образа.

Документальную прозу Щекочихина можно воспринимать как руководство жизни для тех, кого несет в экстраординарную, щекочущую честолюбие роль игрока с крокодилами. Описание того, как он по-настоящему испугался слежки и наутро первого дня ГКЧП выяснилось, что украли колеса со стоявшей во дворе машины, достойно внимания величием чисто бытового момента. Далее в новелле «Однажды меня допрашивали» написано: «Потом мне торжественно сообщили, что, так как до и во время путча были нарушены мои права как народного депутата СССР, то я могу быть признан потерпевшим на процессе по делу ГКЧП. «А колеса вернут? – поинтересовался я. – Нет, колеса не вернут… Где их теперь искать? – ответили мне. Тогда, ребята, давайте мирно расстанемся. Ну их с их процессом…» И мы облегченно простились друг с другом. «С моих слов записано верно» - с чувством исполненного долга вывел я на последней странице. Интересно, о чем будут думать какие-нибудь будущие историки, которым вдруг попадется на глаза этот фантастический протокол допроса? Вот смеху-то будет…»

Друзья Щекочихина говорят, что он был очень смешлив, а когда смущался, говори «мяу-мяу». Тоже не слабый автор Леонид Жуховицкий признался, что не сразу распознал «крупный писательский талант» Щекочихина и это прозвучало искренне, как о живом человеке, так непохоже на поминки, когда принято превозносить ушедшие таланты по принципу хороший писатель – мертвый писатель. Ведь новой книгой спустя год после смерти автора ему удалось сделать то, что он хотел сделать при жизни: собрать друзей под одной обложкой.

Друзей много, правда, их воспоминания в сборнике отдают настроениями Лермонтова на смерть Пушкина, включая шестистишие Вознесенского.

На вечере памяти автора о нем говорили, как о живом, он действительно имел дар видеть за горизонтом и узнавать нечто вечное, инвариантное, в сиюминутной политической повседневности, подтягивая для демонстрации параллелей события через годы, благо страна менялась кардинально и неоднократно за то время, пока Юрий Петрович писал с 1967 по 2003 год. Выводы автора столь же неназойливы, сколь и масштабны: «цензура – это не цензоры, это то состояние общества, в котором оно вынуждено, а иногда и желает находиться».

Кстати, именно Щекочихину удалось благодаря вовремя и удачно сказанному слову удалось впервые опубликовать карту, о которой было широкой известно в узком кругу московской интеллигенции, но которой никто не видел в глаза: раздел Европы с подписями Сталина и Риббентропа.

«Обычный» журналист удовлетворился бы одной такой удачей на полжизни, у Щекочихина упоминание о карте органично вставлено в текст документальной прозы и даже не имеет оттенка бахвальства.

Изданная Хлебниковым книга Щекочихина – лучший памятник автору, да и нам самим, какими мы были или могли бы стать, это памятник пережитой нами стране, захлопнувшей последнюю свою историческую страницу, подослав к автору единственного цензора без носа и с косой. Но рукописи, как известно, не горят…