18.06.07 Лев МОСКОВКИН

Книга в Москве

Политучеба как декорация истины

Книги, написанные по прочитанным автором лекциям для студенческой аудитории – это всегда нечто особенное и в чем-то беспроигрышное. Так, если кто помнит, шумный успех в России взломщика стереотипов Ричарда Фейнмана был основан на том, что его оригинальный курс физики был изобретен и обрушен на студентах в ходе лекций автора в Массачусетском технологическом институте – прообразе нашего Физтеха. Аналогично и коллективный автор-миф Николя Бурбаки записал на бумаге то, что сначала проорали в компании отвязанных талантов. Нечто подобное получилось в отечественной генетике благодаря организации Сергеем Четвериковым «соора», что значит – совместно орать. Отсюда возник крупнейший эволюционист Тимофеев-Ресовский и новая теория – микроэволюции.

Тут обязательное инвариантное условие возникновения нового – свободная болтовня с участием самоуверенных студентов.

Нечто подобное получилось у преподавателя РГГУ (тоже некая географическая точка пассионарного проявления) Александра Пятигорского (Что такое политическая философия: размышления и соображения. Цикл Лекций / М.: Издательство «Европа», 2007. – 152 с. Тир. 2 тыс. экз. – (Политучеба).

Тут еще надо отметить, что роль и место философии всегда – вопрос, который всегда был предметом несуразным по сравнению с развитием этой самой философии. Мимикрируя под науку, философия резко отличалась от нее в сторону порнографии, когда в институциональной и виртуальной (не-номинальной) обстановке звучит противоположное. На этой разнице в офилософленной России было сломано немало судеб и многое даже описано в жанре лебединой песни предперестроечной литературы типа незабываемой повести Курочкина «Смерть экзистенциалиста».

Пятигорскому явно удалось с использованием дискуссионной студенческой аудитории убрать двойное дно из философского чемодана. Кто вообще знает, что такое политическая философия? Философия государства и права, прав человека, которая собрала мудрые мысли или представляемые таковыми политиков разных веков.

Наконец-то прочитав тоненькую, и это ее несомненное достоинство, книжечку Александра Пятигорского, я понял, что такое философия. В советском прошлом ничего, кроме зубной боли и троек в зачетке, от всех этих истматов-диаматов не оставалось в моей памяти – так сложилось, когда последней истиной на экзамене был разорванный на шпаргалки учебник.

В эпоху свободы по прочтении успешного в восприятии студентов профессора (а это лучший критерий истины), кажется, философия – это такой вид искусства, типа лианы в лесу – они столь причудливы, красивы и орнаментально-аксиологически самодостаточны, что за ними не видно дерева, без которого они невозможны и необъяснимы.

Кстати сказать, ни одно из представленных в повествовании философа Пятигорского положений не может быть формализовано или получено в формализованной процедуре. И любое из них навскидку может быть успешно оспорено в аналогичном жанре. Чем и занимаются студенты. Точнее, пытаются заниматься, позволяя автору оттачивать в деталях свое дискуссионное мастерство.

В этой с позволения сказать науке прав тот, кто унаследовал древний способ в стае павианов. С той только разницей, способность занять альфа-ранг совмещается не с обязанностью выходить навстречу леопарду защищая самок с детенышами, а с правом покрывать студенческую аудиторию.

То есть он сам и есть тот жилистый и упругий леопард мысли, кто питается массами публичности, переваривая существующий стереотипы и создавая новые, из узкой щели между хорошо известным и одинаково несуществующим.

Приемы работы Пятигорского со студенческой аудиторией гениальны до простоты, с этого начинаются лекции – я прошу вас ничего не записывать, ничего не запоминать, прерывать по ходу лекции, как только у вас что-то возникнет. Иначе к концу, когда вы накопите вопросы, я все равно забуду.

Мне это напоминает гениальные лекции Якова Бирштейна по зоологии беспозвоночных в темном советском прошлом. Это сейчас студентов приходится заманивать в аудитории танцами вприсядку, а тогда (если кто забыл) было обязательное посещение.

Великий, но недобитый в ГУЛАГе Бирштейн (прототип профессора Остроградского в романе Каверина «Двойной портрет») говорил нам – не ходите ко мне, если вам неинтересно, с деканатом я договорюсь. И студенты валом валили.

Естественным образом встает торчком некстати критерий истинности прозвучавшего, проблема возникает от повышенной посещаемости. В набитой аудитории всегда найдется зоологический павиан, кто тут мается из стадного чувства, в гробу видел лектора с его философией, но всегда готов покрасоваться перед присутствующими в массе потенциальными половыми партнершами своими несуществующими достоинствами.

Их, этих критериев, на самом деле множество. Есть например расщепление 3:1 в потомстве как подтверждение гипотезы Менделя. Физики, работающие на бесконечно больших временах и пространствах, намного превышающих наши возможности в силу краткости человеческой жизни в постановке эксперимента с достижимым результатом, используют эстетический критерий красоты теории. Известное положение марксизма «критерий истины практика» получило неожиданное развитие в двух несвязных направлениях. В физике это валидность теории. Можно все что угодно нарисовать логически непротиворечиво хоть по Декарту, Риману, Лобачевскому, если формально непротиворечивая конструкция находит в реальной природе пространство интерпретаций, она имеет физический смысл.

Так в первой половине прошлого века Лоренц игрой в формулы обнаружил структуру хаоса.

Кто бы мог подумать, что отвлеченный математический изыск найдет свою валидность в поведении ансамблей человеческих личностей от высокомудрого философского сообщества до банальной толпы в описаниях Гюстава Лебона или Василия Шульгина, не говоря уже о студенческой аудитории. Тут весь критерий истинности – студенты слушают или по крайней мере приходят поспорить, или не ходят – неинтересно им.

Чтоб так не получилось, автору надо найти внимание аудитории на грани эпатажа, повторим не ленясь, между хорошо вызубренным и совершенно неизвестным, точнее. недоступным этим молодым людям.

Так, задолго до перестройки, но уже в предчувствии ее, мне пришлось за ради пятерки по кандидатскому минимуму ходить на лекции о научном коммунизме и в огромной аудитории таких же как я в первом гуманитарном корпусе МГУ лектор чего-то в череде слов набубнил, а потом запоздало анонсировал секретность оглашенного. И вся прочно привитая иммунитетом от диамата компания принялась переспрашивать друг у друга – а че сказанул-то?

Никто не слышал и с этого места лектор приобрел некоторую популярность.

У Александра Пятигорского подобных завлекалок достаточно, чтоб тасовать мудрые мысли, и после каждой лекции еще что-то явно остается в запасе. Тут и примитивный эпатаж мотивированной аудитории - «Запомните до конца своих дней: философ никому не может быть нужен». Или например весьма оригинальное рассуждение на заезженную тему о народе, то есть о том, что нарождается и используется вождями в роли дровишек в огне истории. «Знаете, очень забавно, что такой абсолютный тоталитарист, как покойный Мао Цзэдун, не любил этого термина, вспомним, что «Поднебесная» в классической китайской традиции – это страна, а не народ. Гитлер без него не мог прожить и дня. Сталин предпочел бы его вообще не употреблять, но был вынужден» - ответил лектор на вопрос студента, есть ли смысл вводить понятие «народ», если он так неопределенен. И ведь это не более чем как случайный выхлоп в череде эстетичного разговора об абсолютной революции, что вновь более чем актуально.

Знания большинства студентов фрагментарны и несбалансированны. Пятигорский напомнил о гитлеровском штампе «Мои немцы». Говорил ли Сталин «Я и мои русские?» Это немыслимо, это другой язык – справедливо утверждает профессор. «Он говорил «братья и сестры» - воткнул большой знаток отечественной истории, но лектор почти опроверг недосказанную мысль: «О да, когда допекло, в июне 1941-го, Сталин мог еще и не то сказать, но этого не было в его идеологии. В гробу он хотел видеть всех братьев и сестер, не говоря уже о дедушках и бабушках» - уверен Пятигорский.

«Вообще слова безумно важны. Потому что, не произнося каких-то слов, вы не сможете многое сделать» - это уже не просто истина, а инструмент.

Однако данный характерный пример скорее редкость, чем правило. Опытный профессор сознательно ведет повествование на спорном уровне, имея в избыточном запасе убедительные аргументы. Так тренированный гимнаст под куполом цирка не боится смотреть вниз на ошалелую публику, чувство опасности бодрит сильную личность не меньше восхищения.

Автор кажется прав абсолютно, утверждая, что «большинство интересных человеческих вещей начинается не снизу, не с желудка, не с пениса, как воет сейчас интернационал всех стран, который покрепче коммунистического оказался. А большинство радикальных изменений идет от изменения мышления».

Далее до кучи перечислены почти что макроэволюционные термины - микроизменения, флуктуации, трансформации – маркеры завихрений в турбулентности информационного поля, наслаиваемого вдоль структуры хаоса.

Что это? И откуда философ уверен, что кризис нельзя урегулировать? Откуда он взял, что никакого исламского общества не существует?

По опыту парламентского корреспондента, системные эволюционные закономерности уверенно работают в политической практике. Только спорить с профессором не хочется, он самодостаточен в своем эстетизме, генетика-эволюциониста нет в этой жизни.

И все-таки жаль, что естественнонаучный примат канул в лету вместе с уникальной эпохой революций и классификаций, когда философ имел прочный шанс защитить диссертацию на выбор слева или справа от точки разрыва функции, наворачивая слова на единственное понятие бесконечно малой величины. И всем все понятно про философа и его философию…

Требующая доказательств эпоха ушла, человечество вновь вступило в юность мира, сейчас у нас все абсолютное включая революцию, Для современных студентов истинно то, что громче звучит, а одно является неопровержимым следствием другого только потому, что невольно оказалось рядом на одном из хронотопов Бахтина. В этой пьесе с непредсказуемым будущим слова действительно безумно важны, от этого зависит исход пьесы включая выживание человечества.

«Ни одна абсолютная политическая власть без мифа жить не может» и в этом смысле политика – повсеместна, включая отношения с любовницей не говоря уже о жене. Пусть кто-то удивится и все дружно не поверят, но самые талантливые политики, самые успешные креаторы водятся в джунглях, выросших на перепревших обломках великой советской фундаментальной науки.

Hosted by uCoz