03.02.08 Лев МОСКОВКИН

Книга в Москве

Пупок Адама – история о том, как наука оторвалась от религии

Теория эволюции идей и теорий

«Часто инновационные идеи воспринимаются людьми только тогда, когда их предлагает человек, наименее годящийся в революционеры. Общество легче принимает нововведения, если видит, что инициатору эти новшества даются с таким же трудом, как и всем остальным. Видимо поэтому именно Дарвину – человеку, который так беспокоился о своей репутации аристократического ученого, удалось убедить научную общественность в том, что нет иного пути для объяснения развития окружающего мира, кроме как путь естественной эволюции. Домоседу и тихому затворнику удалось перевернуть взгляды и убеждения всего ученого мира».

Эта цитата из новой книги про эволюциюСинтия Миллс. Теория эволюции: история возникновения, основные положения, доводы сторонников и противников / пер. с англ. О.Н.РевыМ.: Эксмо. – 208 с., тир. 3 тыс. Серия: Открытия, которые потрясли мир (Sinthia Mills, The Theory of Evolution: what it is, where it came from, and why it works).

Мысль автора тоненькой книжечки про большую эволюцию стала ключевой для понимания эволюции, хотя автор сама Синтия Миллс при всей своей недюжинной осведомленности в освещаемом предмете вряд ли подозревает об этом. Почти то же произошло с идеей непостоянства генома, когда она вошла в публичное поле в монографии уважаемого советского генетика Романа Хесина-Лурье. Строить эволюционную теорию столь же легко, как и бросать курить, каждый раз забывая, что все уже было.

Удивительная наука – эволюционная генетика: описание ее истории является продолжением предмета ее изучения наряду с дарвиновыми вьюрками или костями динозавров в палеонтологических отложениях. И даже заполняет такие пробелы в ней, как разрывы палеонтологической летописи. Хотя журналист, прочитав такое изложение теории эволюции, вполне обоснованно воспринял бы его как учебник по PR.

Удивительна и возможность изложения строгой теории в чисто художественной форме. Чем и воспользовалась Миллс, представив теорию эволюции в таком увлекательном тексте, который только подчеркивает полноту ее описания макроэволюционной идеи.

Новая книга безусловно является удачей издательства. Ее ценность отражает определенная независимость ее происхождения из параллельной нам англоязычной цивилизации, хотя все существенное из русскоязычной генетики, кажется, приведено. Параллелизм независимости в эволюции идей, как накопление признаков маммализации в разных ветвях динозавров, в тексте возможно отражается непривычной транскрипцией имен. Тут не найдешь Гексли, де Фриза, Лайеля, Докинза, Майра, Полинга. Они названы иначе, но это лишь усиливает эффект. Совсем не находится Тимофеев-Ресовский, хотя благодаря ему стали известны за рубежом фундаментальные исследования творца теории микроэволюции Сергея Четверикова, которого Миллс ставит выше американца Райта. Роль иная в этом была у признанного корифея американской эволюционной школы Добржанского, (в книге он упоминается без буквы «р») который был учеником Юрия Филипченко, представителем ленинградского направления генетики.

Приведена ссылка на Петра Кропоткина («Взаимопомощь как фактор эволюции»), но нет Владимира Эфроимсона, который в шестидесятые годы потряс мир – не только ученый, идеей альтруистического гена. Миллс почему-то извиняется за «примитивность термина», когда пишет об альтруистическом гене для контраста с возникшей позже теорией «эгоистичного гена» («The Selfish Gene» Richard Dawkins). Идея примата жизни информации в хромосомах, а не людей с обезьянами, развивал дальневосточный эволюционист Владимир Красилов. И взорвал сознание советских генетиков не меньше, чем это произошло в прошлом с «Происхождением видов». Последняя глава «жизнь как булева матрица» вызывает недоумение – цепи Маркова кажутся тут уместнее. Миллс завершает изложение цитатой из книги «Darwinism Evolving»: «Теперь мы поняли, что Бог не только играл в кости, как на то указывал Эйнштейн, но при этом еще и жульничал». Русскоязычному сознанию ближе, кажется, изящная фраза талантливого эволюциониста по сути, но не по признанию в этом качестве, Станислава Лема про шулерскую игру в карты. Или хотя бы неизбежный вывод американского эволюциониста Верна Гранта об удачливости эволюционной судьбы.

Все это отнюдь не критика, а изумительное свидетельство параллелизма в эволюции идей подобно тому, что увидел Дарвин на островах. Взаимовлияние изолятов тем заметнее и значительней, что происходит оно неравномерно в истории, толчками. В конце концов, Вавилов и Тимофеев-Ресовский остались в истории России благодаря трагичности судьбы и, соответственно, признанности на Западе. Зато забыты изданные труды великого эволюциониста Ивана Шмальгаузена – «академика с тихим голосом», также Сергея Гершензона, Льва Берга...

Странным кажется подробное описание роли Трофима Лысенко, напоминая тем непреходящее внимание современной английской прессы к убийству Литвиненко. Нам надо иногда видеть себя со стороны, открывая эту «форточку эволюции», иначе острова оказываются незаселенными. В этом смысле вся наша Земля – тоже остров.

Перед Лысенко подробно описывается обезьяний процесс в США и борьба клерикалов за духовную власть.

Миллс подчеркивает русское происхождение Ильи Пригожина, творца неравновесной термодинамики, породившей в свою очередь синергетику. Без нее немыслима современная биология. Правда, про аттракторы написано не очень понятно, однако в целом в книге не находятся ошибки изложения, как правило неизбежные в избранной теме. Трудно согласиться с определением микро- и макроэволюции через их разделение уровнем вида, но это общепринятая дефиниция. Зато легко и просто отображена борьба идей редукционизма и холизма, когда ученые перестали видеть за деревьями лес. Два разных подхода соответственно порождают теории «микро» (динамики аллельных частот в популяции) и «макро» (также с четырьмя факторами, но системно – холистически). В двух подходах по-разному оценивается роль мутаций – источник нового или исключающий изменения шум. Зависит от теории, видим мы или нет дизруптивный отбор, виртуальный поток информации от внешнего облика к геному и т.п. Про определение вида автор честно пишет, что споры продолжаются. На причину споров указывает идея Верна Гранта о трех типах популяций, да и мы здесь придумали то же, – у промежуточного варианта подразделенной популяции виды строго не выделяются, примером служит сам человек. Есть общая проблема и в понимании основной идеи дарвинизма – идеи полового отбора, точнее – подбора. Этот эстетический инструмент преадаптировал развитие всей человеческой цивилизации, он же позволяет автору видеть существенное и создавать такие книги, как эта «Теория эволюции».

Все указанное в числе разночтений стоит оставить на совесть непримиримых и остепененных специалистов. Книга Миллс – для нормальных и любознательных, она может быть доступна и интересна уже для пятиклассника, предваряя и предупреждая занудное отражение тех же идей в школьном учебнике, запутанном наслоениями политической палеонтологии.

Hosted by uCoz