19.05.08 Лев МОСКОВКИН

Книга в Москве

Жизнь и смерть Риты Пановой на черном континенте

Африка как предлог и синдром брошенного ребенка

Все более волнует вопрос, открывающий бесконечную тему эволюции как творчества: понимает ли сам автор, что написал? На что замахивался? Как соотносится то, что получилось, с авторскими намерениями? Или я, необязательный читатель, увидел за текстом нечто совершенно иное, противоположное, неожиданное для автора, вроде смысла жизни и тщательно выписанных причин потери этой единственной ценности?

Впрочем, главное в том, что они были – авторские намерения.

В новом романе Ники Муратовой «Гавань разбитых ракушек» (М.: Эксмо, 2008. – 352 с., тир. 5 тыс.) авторские намерения просматриваются достаточно четко.

«Как все сложно в мозгу Homo sapience! Ему, как биологу, казалось, что людям во многом надо поучиться у животных. Эволюция, приведшая к такому восхитительному прогрессу разума, сыграла жестокую шутку – теперь этот разум не мог прийти к согласию с самим собой и, вместо того чтобы делать все для процветания и выживания человеческого вида, все чаще и чаще способствовал противоположному» – думал профессор биофака Георгий Панов, с болью наблюдая за метаниями и страданиями дочери Ольги, главной героини романа.

Ближе к концу романа Ольга поняла, что целый год бок о бок с ней жила ненависть и верила она россказням вместо того, чтобы набраться храбрости и увидеть, что стоит за этими словами.

«В плохое так легко верить! Обижаться и жалеть себя – проще не бывает. Комфортно и легко. Придумать множество веских причин, чтобы сбежать от себя самой» – прозрение к героине романа пришло в итоге смерти ее «alter ego», врача-африканки. Казалось, общего у двух молодых женщин только то, что обе получили высшее образование в России и спустя годы оказались на работе в одной международной организации на западе Африки, в Гамбии. Почему же так похожи их голоса? И откуда у непохожей на соплеменников африканки столь жгучий интерес к своей русской начальнице?

Диалоги романа выписаны с почти назойливой тщательностью. Автор не просто владеет информацией о предмете, знает буквально все существенное как о деятельности НПО, так о и жизни – жизни в Африке и России, нынешней и прошлой. За страницами романа забываешь, что это не жизнь, а текст о ней, и кажется нелишним предупреждение: «Все события, имена и характеры в этой книге вымышленные. Любое совпадение с реальными людьми и обстоятельствами является случайным».

В этом трудно согласиться с автором, совпадений удивительно много с нашим «обычным» существованием в России. У наших подруг перманентный «синдром брошенного ребенка», они и собственных случайных детей воспитывают так же, отчего дети болеют. Чувствуешь тут себя, как в Африке – чужой стране с непонятными тебе обитателями. Ты здесь как бы с миссией и кажется достаточным что-то изменить, например, запретить «обрезание» девочек, вернуть женщинам наслаждение жизнью и все будет чудесно у этих африканцев...

Перед отъездом волонтер Пол дал Ольге почитать свой дневник «Моя бесполезная работа в Африке». За два года пребывания на этой работе он окончательно запутался, «зачем мы здесь». Африке помогают уже более пятидесяти лет, ничего не изменилось, где-то даже стало хуже. «Дети в школах привязываются к нам, мы видим в них детей, мы умеем играть, развлекать, чего не умеют местные, мы умеем поговорить и обнять. А потом мы уезжаем, а местные учителя принимают огонь разочарований и обид на себя. А дети чувствуют себя обманутыми и брошенными» – Ольга пытается с этим спорить, но у Пола больше опыта и основанных на нем аргументов.

Африка – предлог, художественный прием. Практически типичный – как у Николая Гумилева. Только с вполне современным выходом из положения. Можно сказать, у Муратовой получился роман о преодолении ненависти.

Собственно, преодолеть ненависть в себе может и можно, и люди станут для тебя открытой книгой с повторяющимися страницами. Но тогда будешь ощущать себя и вовсе чуждым среди людей, которым не сможешь навязать свой сверхценнный для их спасения опыт. Получается жизнь с какой-то раковой опухолью и так в любом коллективе, любой семье, стране. От этого нет спасения для того, кто показался людям иным. Например, более молодым и успешным. Просто другим, кто не хочет таскать с собой добровольные кандалы опухоли. В России такое всегда случалось включая войну и ГУЛАГ.

Глазами героини данная заезженная тема выписана мимолетно и верно, без нее нельзя. Как и без роли КГБ, отраженной в известном, но до сих пор неожиданном качестве.

Впрочем, в романе Ники Муратовой присутствует только тень некой организации с мировыми интересами, действующей поперек межличностной ненависти.

Но не будем раскрывать фабулу – роман настолько интересен сочетанием знания жизни, художественного уровня, ясностью раскрытия актуальной цели, что его, право дело, стоит прочитать.

PS. То что я слышал на эту тему – сидром заброшенности, или синдром брошенного ребенка – не имеет отношения к тому, растит ребенка мать или не мать. Впервые я услышал об этом и многом другом в 1968 году на лекциях Владимира Эфроимсона по генетике человека. Речь идет о такой ситуации, когда ребенка кормят-поят, но совсем им не занимаются. Как оказалась, т.н. эмоциональная депривация приводит к тому, что человек вырастает генетически другим.

Насколько я смутно это помню, есть еще такое нарушение, как замедленное созревание пирамидных структур мозга. Ребенок компенсаторно раскачивается. Есть дети, которые без традиционного для Руси укачивания и ритмики просто не могут существовать, они часами раскачиваются на качелях или бесконечно слушают ухающую «музыку»

Насколько я понимаю, проблемы с созреванием мозга связаны с гибридным дизгенезом и они распространены весьма широко, раскачивания – далеко не самый плохой вариант выражения этого и я не уверен, что это болезнь.

Однако на фоне кризиса семьи и перманентных бытовых войн, в которые вовлечены родители, дети не могут вырасти полноценными. Неимоверно тяжело дети воспринимают ссоры родителей и разделение детей по значимости – это было в отношении нас с братом, и особенно ужасно – у близкой мне женщины. Личность деформируется на всю жизнь. Поэтому бессмысленно искать у детей какие-то детальные причины, лечить аутизм, таскать по врачам, если нет главного – полноценной комфортной семейной среды с адекватными полу социальными ролями. А этого практически ни у кого нет.

О синдроме брошенного ребенка я вспомнил в связи с тем, что мне на рецензию попала книга «Гавань разбитых ракушек».

Если ребенок не такой как все, он еще и в коллективе подвергается преследованиям. В этих условиях искать болезни как правило лучше не надо. Но нельзя и пропустить что-то «простое» в действии. Например, как было у моей дочери, когда резко возрастает внутричерепное давление и это заметно прежде всего по изменению типа личности. В этом случае без ургентных действий ребенок умрет. Но конкретика в таких условиях, как мы живем уже десятки лет – скорее редкость, как правило непокой идет все больше от мамы.

Что с этим делать, не знает никто. Мне кажется, проблему решила для себя автор книги Ника Муратова. Она же консультировалась с какими-то психологами, когда писала роман.

 

Hosted by uCoz