01.02.09 Лев МОСКОВКИН

Книга в Москве

Опять Маргарита с Мастером, но навыворот и как-то всмятку

Последний бебрик для эвтаназии души

Книга книг – роман о кризисе

- Привычным двусловьем мы приглашаем читателя в изумительную сказку неопознанного будущего: Ирина Сергиевская, «Последний бебрик» (Роман. – М.: Текст, 2008. – 253 с., тир. 1500 экз.).

Мы – это Автор, спрятавшийся за римейк культового романа, заботливо подброшенного жаждавшей перемен советской интеллигенции, и примазавшийся фактор под маркером «рецензент», счастье которого – выловить такую рыбу в обильном литературном потоке, чем богат, как всегда это бывает в структуре катастрофы, ее начальный этап всеобщего расцвета.

А мы-то наивно думаем, что это только старт настоящего расцвета в будущем. И правильно думаем, ибо важен не результат, но упоительный процесс поиска. И пусть мы все погибнем в этом процессе – право, не жаль крови, сданной за деньги.

«Последний бебрик» – книга, с которой жаль расставаться, не хочется дочитывать или заглядывать на последние страницы – а кто там и что? Впрочем, и тут ответа нет, лишь новые вопросы с обещанием продолжения.

С моей кочки зрения рецензента, это первая пародия на M&M доктора Булгакова – Маргариту с Мастером, но навыворот и как-то весело всмятку. Ее квинтэссенция – аллюзия к нехитрой мысли бессмертного Шекспира (тоже был неслабый мастер пародий), высказанной миру людей устами персонажа Гамлета: зачем давать этим костям воспитанье, чтобы потом играть ими в бабки? Мои начинают ныть при мысли об этом...

По сути вопрос в другом – быть или не быть, чем отвечать на то, что бьет больно по истерзанной душе, и стоит ли отвечать, обнаруживая болезнь души?

Если мощное начало хромает налево и случившееся стыдно воспринимать как продукт собственных телодвижений, вот именно эта внутренняя борьба происходит в «Бебрике...» – война двух начал, выписанных в форме не просто красочных, но весьма неожиданных персонажей.

Каких – не скажу, читайте книжку – это вкусно.

Серьезное место в романе, и по числу страниц и по запечатлеванию прочитанного, занимает знаменитый бал Paradise с участием авторской версии Сатаны – авторской настолько, что ее живописание доступно, но непростительно, только автору-женщине.

Сам по себе бал тоже достоин внимания к полной неожиданности в ее наиболее естественном проявлении из давно известного. Весьма точно отражена реальность, развивающаяся на глазах ее неприкаянных участников – нас с вами.

Исключительно чтоб завершить ловлю мыслей в полете на описанных реалиях романа Ирины Сергиевской, поставим точку в процессе банальным утверждением о том, что книга «Последний бебрик» поможет нам пережить кризис – как будто кризис это нечто вроде ежеутреннего путешествия в школу за пятеркой для родителей. Увидеть бы их молодых и счастливых, чтобы прервать семейное проклятье.

«Я знаю, знаю, – вздохнул Анаэль, невесомо присев на стул. – Вы боитесь смерти, как тот герцог в синем плаще, из вашего рассказа. Герцог не понимал, что ни за какое золото не надо покупать то, что человек получает даром. Я говорю о бессмертии. «И кто, скажи мне, герцог, продаст тебе его?» В самом деле, Семен Исаакович, кто этот торговец? Кто обещает Вселенную, а вместо нее всучивает горсть глиняных черепков? Грязный обольститель умов, коварный лгун, вселенский жулик!»

«Придет срок, и ты Май, увидишь мать, отца. Вы будете одинаково юные, быстрые, легкие, но сразу узнаете друг друга, и для вас начнется новое время» – Май слушал с горьким блаженством, и ему казалось, что ненавистный скарб наследственного горя всех поколений семьи, который он тащил на себе, – отрывается, отлипает от него и проваливается в песок, забравший недавно мертвую ведьму Ханну».

По версии Автора, Он не терпит человечество, а просто не обращает на него внимания.

«Он – Черный квадрат! Мы не нужны ни Ему, ни крылатому воинству – ангелам с демонами! Мы – третий мир, Зоя! Нас используют, чтобы воевать друг с другом» – нашел смысл существования человека главный герой романа, писатель Семен Исаакович Май.

Писатель – продукт «замурзанной реальности, где ели виртуально, глядя в телевизор на кулинарные передачи; где часто не знали, на что купить мыло, зубную пасту, пару носков; где книги стали недоступны так же, как посуда, мебель, нормальная одежда; где всерьез хотелось написать письмо президенту с предложением ввести эвтаназию и разрешить ее не только больным, но и всем желающим здоровым. Мысль об эвтаназии пришла в голову безработному физику, с которым Май вместе мыл окна на вилле пивного магната. В пользу эвтаназии физик приводил уважительные аргументы: экономия лекарств, экономия продуктов питания... Он показывал Маю графики, таблицы цифр – «потому что все оттенки смысла умное число передает». Своими умозаключениями физик решил поделиться с властью и посетил Думу в Москве, но там ему отказали в самой гнусной, ханжеской форме: «Наша церковь эвтаназию не одобрит». «Можно подумать, эти профессиональные холуи, подлецы и безбожники когда-нибудь интересовались мнением церкви!» – кричал физик, протирая окно из венецианского стекла...

Это было время, когда Союз писателей возглавил циник Кирилл Шмухляров, ярый антикерикал, который считал Библию сборником еврейских анекдотов. Библейские проверки на вшивость ему отвратительны: «Фальшь это. Вранье. Если ты – сверхъестественное существо, то изволь подтверждать свою сущность: испепели кого-нибудь или осыпь сокровищами. А не можешь – привет!»

А что, если те, у кого настоящая сила, в нашем, людском мире выглядят слабыми? «Какой ты жестокий! – весело изумился Шмухляров. – Я уверен, что тот, у кого больше денег, то есть, по твоему, тварь, – самый актуальный персонаж. Вы уж, господин великий писатель, не убивайте его подольше, а то скучно читать будет».

Из прошлой жизни этот человек был изгнан по навету в КГБ, но виноват сам: «Он хлестал языком где ни попадя, ошарашивая похабными историями – про то, например, как склонил к соитию депутата Верховного Совета СССР, комбайнера Ангелину Бродюк. Шмухляров уморительно зло изображал не только совращенную селянку, но и товарища Антропова, который читал вслух ее «жалистное» письмо в КГБ и выносил развратнику приговор: «Расстрелять».

Возродившись в новой жизни, этот человек предлагал нашему герою должность в Союзе писателей – «Какая честь, если нечего есть». Это девиз проституток, возмутился Май.

Описанное происходило, когда «Подоспели события великой важности: прогромыхала перестройка, беспощадно расшатав мир – мир, построенный грубо, помпезно, непрочно. Напоследок он постоял немного, устрашающе зияя щелями, и рухнул. На развалинах, из руин и обломков скоро начала воздвигаться малопонятная конструкция, оценить которую в полной мере можно будет, когда настанет срок – рухнет и она. В неуютном здании нового мира люди обживались отчаянно: приспосабливались – ловчили, бились, продирались. Все, о чем знали из книг, явилось в реальности: безработица, голод, мор».

В это время «пришлось Маю работать где придется – шить мешки, репетиторствовать, шинковать капусту в ресторане, даже сочинять колдовские заговоры для дремучей сибирской знахарки Степаниды, приехавшей в Петербург добывать себе на пропитание».

«Изломанная уродливая реальность необъяснимым образом помогала писать книгу. Май писал ее с монотонным упрямством, как больной пьет лекарство, без которого ему конец» – книга была напечатана, хотя автору было все равно – «главное он сделал: нашел точные слова и связал их между собой так, что текст начал дышать и зажил своей, таинственной жизнью. Герберт Джордж Уэллс вел переписку с Трофимом Лысенко. Оба радели о прогрессе человечества и объясняли, что это за зверь такой, на примерах, наиболее понятных друг другу, – Уэллс писал в основном о сельском хозяйстве, а наш орел, Трофим Денисович, о научной фантастике».

Голод, безработица, мор вокруг не утихали, но к ним притерпелись, как в средние века к эпидемиям чумы. «Хлеба! Хлеба!» – голосила в булочной старуха с клюкой. Одичавший от такой жизни наш герой попадает на писательскую презентацию – «суаре демократов» – книги писателя с перекошенным лицом «Жизнь не для жизни». Толпа бывших невозвращенцев и профессиональных ниспровергателей поглощала умопомрачительные закуски, запивая дорогими винами, и превозносила автора, с художественным блеском описавшего кошмарную действительность в нашем разодранном отечестве.

«Чего мог ожидать человек, для которого Бог был Черным квадратом?» Ему объяснили: «Вы, Семен Исаакович, отнюдь не случайный повод ко всему, что произошло. Вы – причина! Все – из-за вас и ради вас». – «Но что я такое, чтобы... все это случилось?» – «Человек». – «Человек... разве этого достаточно...» – высказывает автор непонимание устами своего героя, напоминая, как его неоднократно спасали, иначе привычка засыпать в пьяном виде на трамвайных рельсах превратила бы его в небольшой мешок переломанных костей.

Однако нечисть липнет к писателям и они бьются в творческих судорогах: «Она дошла до вершины своего падения»; «Когда он доберется до туда»; «Лезвие меча со стоном встряло в дереве»; «Вой льва раздражал его головную боль»; «Миссия!» – закричали странники, плача и нагинаясь...»

«Плача и нагинаясь» доконало Мая, которому ради денег пришлось редактировать популярную литературу, писать ее сам он был неспособен. Складывалось впечатление, что у автора удалили мозг и пустое вместилище рефлексировало непонятным для науки образом. Тех, кто не пишет, не бойтесь! Бойтесь тех, кто строчит каждый день по печатному листу, а то и по два, кто по издательствам шляется со своими романами...