23.07.09 Лев МОСКОВКИН

Книга в Москве

Генетический подход – путь к пониманию эволюции (стр. 306)

Наверное, нам следует быть более внимательными к нашей исторической памяти. В России столь сильна порождающая мотивация, что здесь приобретает смысл не только сама эволюция, а далее ее теория, но и история этой теории, то есть эволюция теорий эволюции. В последние годы признание значимости для мировой науки русской эволюционно-генетической школы приходит из-за рубежа в сводках, переведенных на русский с английского или немецкого. Широкого размаха юбилейные мероприятия в связи со столетием Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского задали некую общую тенденцию нового века. И ранее имели место такие факты, когда зарубежные генетики учили русский язык, как наши – английский. В частности, это произошло в 60-х из-за удачно запущенного мема «ген альтруизма» Владимира Павловича Эфроимсона. Будучи последним студентом Московского университета, прослушавшим курсы Тимофеева-Ресовского и Эфроимсона, я не мог тогда понять причину свирепых чувств, которые вызывают в нашей стране собственные гении. Накопленный с годами опыт показывает: все генетики прошли шельмование, кражу и искажение результатов, но не все сломались и эти редкие аномалии случаются только у нас.

Очень кстати для доказательства справедливости вывода под старость подвергся шельмованию на Западе Джеймс Уотсон, которым Запад должен был бы гордиться.

А у нас признание приходит – если приходит – вопреки общественному мнению и иногда на фоне безразличного забвения. И приходит оно к персоне, но не к ее научным трудам. Тем более важен труд историков отечественной генетики. Еще в советское время издавались труднодоступные основополагающие работы Сергея Четверикова, Льва Берга, Юрия Филипченко, даже Николая Вавилова – что удалось спасти. Тогда вышли и в свою очередь стали недоступной редкостью работы Сергея Гершензона, сводки Романа Хесина-Лурье о непостоянстве генома и Василия Бабкова о московской школе эволюционной генетики, труды Тимофеева-Ресовского, надиктованные им Алексею Яблокову.

После крушения советской системы усилиями подвижников изданы труды Владимира Эфроимсона, Владимира Струнникова (Чехова), Александры Прокофьевой-Бельговской. Еще одна книга в этой череде – Н.В.Тимофеев-Ресовский. Избранные труды. Под ред. О.Г.Газенко, В.И.Иванова; [сост. В.И.Иванов, Н.А.Ляпунова]. – М.: Наука, 2009. – 511 с., тир. 1 тыс. экз. (Памятники отечественной науки. XX век).

В каждом «Театральном романе» есть свой Миша Панин, в данном случае – Наталия Ляпунова. Тимофеев-Ресовский не был первым, кто перепахал залежи стереотипов. Но он стал причиной и одновременно результатом крупнейшего исторического эксперимента. Хотя в самой генетике больше почтения вызывала та же Прокофьева-Бельговская, имя Тимофеева-Ресовского осталось в центре внимания и тянет из генетической памяти десятки других имен – маркеров своей уникальной судьбы включая автора фильма о нем Елены Саканян и депутата-прокурора Виктора Илюхина. Он реабилитировал Тимофеева-Ресовского в итоге случайного разговора после аварии с участием машины тогдашнего генерального прокурора. Генетик Елена Ляпунова и ее муж-эволюционист Николай Воронцов в любой ситуации, даже столкновения с прокурором, говорят о том, что для представителей нашей среды стало сверхценностью. Иногда это приводит в ходе истории к нетипичным поворотам.

До издания трудов приходилось руководствоваться неверной памятью, из которой под напором стереотипов ускользает реальность. На лекциях 1967 года Тимофеев-Ресовский напоминал пирата на пенсии. Был слеп, но задорен. Мы, студенты кафедры генетики МГУ, пытались приглашать его и позже, но он был уже персоной нон грата в черноте внутринаучной политики. Его рассказы поражали воображение – о становлении модели матричного копирования генетической информации, о объеме проведенных в Берлин-Бухе экспериментов с просмотром под микроскопом десятков тысяч мух от сотен скрещиваний. И про то, как этот пират в молодости воровал девиц в мешке с соседней биостанции под Звенигородом. С такими повадками перехватили и министра здравоохранения Семашко, прибывшего с инспекцией к соседям.

Студентам особенно нравится простота очевидных выводов. По меткому приговору ретроградам от Д.Уотсона, «…как важна для биологии сложность». Тимофеев-Ресовский всегда поражал западных коллег и раздражал отечественных простотой заключений, не стесняясь упоминать предшественников и родоначальников. «Наверху» быстро сообразили, что он – хорошая приманка для Запада и часть позитивной стороны советского имиджа.

Нам же было непонятно то, что этот человек в Берлин-Бухе остался представителем и проводником русской эволюционно-генетической школы. К тому времени германский эволюционизм уже уходил в небытие. Другой яркий представитель нашей генетической школы, ее ленинградского направления под руководством Ю.Филипченко, – Феодосий Добржанский – в США остался представителем американской школы.

Тимофеев-Ресовский придумал новые термины – пенетрантность и экспрессивность, без которых невозможно интерпретировать практически ни один генетический эксперимент. Пропагандировал идею Сергея Четверикова о волнах жизни, ставшую ключевой как для теорий микро- и Макроэволюции, так и для экономики, в которой они известны как «волны Кондратьева». К началу века идея оказалась в основе новой базы науки, выстроенной на основе структуры хаоса Эдварда Лоренца.

Это ж надо иметь такое предвидение! Тогда, впрочем, удивляло другое. Действующие признанные авторитеты от множества мелких завлабов до академика Николая Дубинина приписывали себе чужое и корежили итоги эксперимента в угоду политической целесообразности, как это описано в романе Вениамина Каверина «Двойной портрет».

Славные традиции династии русских эволюционистов Северцевых, о чем знали все, но говорил только один.

Тимофеев-Ресовский упивался открытой истиной. Он был откровенной белой вороной, вскормленной одним режимом и сохраненной другим. Не будем повторять факты биографии, они описаны в изданной книге. Но факт остается фактом: несколько раз этот человек выживал вопреки самой природе, но бежать на Запад не стал. Предвидение реализовалось через цепь событий очевидно случайных, что вполне соответствует новым представлениям о большой эволюции. Экс-директор НИИ медико-биологических проблем, генерал Олег Газенко поддержал нестандартного ученого в очередной тяжелый период его жизни вопреки неприятию этой фигуры коллегами-генетиками. Газенко к сожалению ушел из жизни, не дождавшись издания, к работе над которым приложил свой труд.

К сожалению, все мои конспекты лекций пропали. Пропали и фотографии со съезда ВОГиС 1972 года, где Тимофеев-Ресовский запечатлен рядом с другим нашим гением, ушедшем в безвестность – Вадимом Ратнером из новосибирского Академгородка. Обильное информационное поле, порожденное одной фигурой, заполонили интерпретации многочисленных носителей идеи предательства, которым после реабилитации стало выгодно представляться учениками.

Изданные труды Тимофеева-Ресовского приносят ощущение прозрения, будто читаешь утраченный конспект. Именно это он рассказывал нам в своем курсе 1967 года. Ученый много пережил включая гибель сына в Гестапо и потерял зрение, но не память. Итоги собственного эксперимента остаются в голове навечно, как результат хорошо вызубренного экзамена, устроенного человеку природой.

Но еще больше он рассказать не успел, на долгие годы его изданные за рубежом работы оставались закрытыми для советской генетики. Из этих работ восстает полноценная теория макроэволюции, которая хорошо корреспондируется и с теорией катастроф и с красотой фрактальности – самоподобия в самоорганизации, действующей и в росте любого организма, и в образовании общественно-государственной машины.

Чтобы это понять, надо быть небрезгливым биологом и уметь получать удовольствие от понимания природы. Тимофеев-Ресовский повторял вслед за своим учителем Николаем Кольцовым: мы были очень, очень счастливы.

Следует отдать должное издателям, сборник трудов получился удивительно репрезентативным. Тут сработало генетическое чутье в выборе существенного и поиске формы подачи, унаследованное учениками от самого Тимофеева-Ресовского. Такая вот латеральная наследственность.

И на том можно было бы закончить, не будь у нас опять кризис на дворе. Тимофеев-Ресовский состоялся как ученый во время метаморфоза России, тогда за научные изыскания вообще ничего не платили. Новое в эволюции возникает во время, когда не работают законы грамотного выживания и их рыночные аналоги в экономике. Для сравнения можно попытаться представить, в что должен превратиться «Соор» Четверикова под прессом закрепления личного авторства и денежной оценки интеллектуальной собственности, им порождаемой. «Соор» – «совместно орать» – генетическая компания типа создавших новую математику Николя Бурбаки или столь же виртуальной фигуры писателя Козьмы Пруткова. Сейчас опять наступает время порождения новых фигур вроде всех перечисленных в этой рецензии и многих других включая автора изданных трудов и самих издателей. Достаточно посмотреть в интернете увлекательную типично комсомольскую историю сестер Ляпуновых. А мне повезло еще и в том, что в Новосибирском университете слышал лекции Алексея Ляпунова, последнего в династии русских математиков, также Николая Воронцова. Его описание эволюции содержало вал конкретики, основанной на собственных данных. Это тоже было впервые и тоже в России.

Hosted by uCoz