26.07.09
Лев МОСКОВКИН
Книга в
Москве
Последняя
любовь к Кафке
Кафка –
имя сакральное для позднесоветской интеллигенции, как
Джон дос Пассос или Джеймс Джойс – для той первой волны вытесненной соввластью в
интеллигенцию разнопестрой компании, которая наполнила
интеллектом то, чем эта власть правила.
Соловьи
поют только в клетках. Разница в том, что одни творят в шарашках
– там хорошо думается, другие сами обустраивают свою нору, с которой рождаются
сообразно своей генетической конституции.
Возможно, по
этой причине творчество Франца Кафки оказалось предельно комлементарно
советскому сознанию в преддверии крушения страны. Точнее, когда появились
первые малозаметные признаки.
«Книга
должна быть топором, которым можно разрубить замерзшее внутри нас море» (стр.
125).
Ушла
советская власть и стало непонятным, чему мы
радовались. Застрявшие в меняющееся стране носители прежней
радости с бурной реакцией встретили появление книги о творчестве Кафки,
написанной по впечатлениям его последней любви и исследованию ее жизни: Кэти Диамант. Последняя любовь Кафки. Тайна Доры Диамант. Пер. с англ. Л.Володарской и К.Лукьяненко. –
М.: Текст, 2008. – 573 с., тир. 3,5 тыс. экз.
Исключительно
в качестве пощечины общественному вкусу очень хочется сказать, что думаешь:
книга о Кафке столь же занудно-развесистая, как и его творчество.
Читать тяжело, будто принимаешь ежедневно нужное лекарство. Нудное
повествование отдает еще и какой-то детективщиной с
участием большого числа персонажей огромной еврейской семьи, перетекающих из
страны в страну с надеждой на лучшее в эпоху Холокоста. Все в целом
напоминает отчет патологоанатома по вскрытию ушедшего в небытие мира. Его
особенности до многочисленных деталей отражены в удивительной красоте рассказов
и романов Кафки, большинство из которых заменили нам набор анекдотов в
обозначении разных сторон реальности. Названия произведений «Замок», «Процесс»,
«Приглашение к казни», «Нора», «Превращение» стали нарицательными в
маркировании моделей общественной игры. Автор «Последней любви» действительно
описала, как и из чего это возникло.
«Эти
бесконечные приготовления – имя им легион, он ими занимался и оттягивал таким образом встречу гостя, свадьбу, завершение того, что он
писал. Поэтому гость не приходил, поэтому семья не складывалась, поэтому нельзя
было напечатать книгу, закончить работу» – написала Дора»
(стр. 126).
Как
говорится, плюрализм в одной голове – это шизофрения. Но сие есть
характеристический признак. Вообще, в книге очень много
всего и по прочтении чувствуешь, что ты сам стал другим. Только вот ввести это
в себя – немалый труд. Очень бы хотелось, чтобы «Последняя любовь» стала не
только почитаемой, но и читаемой книгой, как и само творчество Кафки. Ему
повезло в России, советская власть умела навязывать массовому сознанию
желаемое. Сейчас другое время, то есть самое время осознать, что это было,
разложив по полочкам души внутренние и внешние факторы-причины. Кажется, именно
это должна была сделать автор книги. Вместо этого
получился типичный образчик американской «науки» в виде объемного труда без
выбора существенного и без попытки анализа в какой-то доступной форме –
формализованной или эвристической. Критиковать такие работы не принято, они
обречены на признание и восхваление. Да нам-то что? Кажется, история любой еврейской
семьи в разрыве Холокоста исполнена не столько тайн, сколько какой-то фантастичности,
которую может донести до читателя только настоящий писатель.
Мне, например, не удается найти понимание даже в тех деталях истории семьи деда
Соломона из Витебска, которые сквозь недомолвки эпохи всеобщего ужаса остались
известны. Однако некоторые из них органично встроены в
тексты романов Василия Аксенова и Евгении Гинзбург. Общая модель западных еврейских судеб отражена Ремарком,
восточноевропейских – Рыбаковым. Мой отец тоже родился в Швейцарии и
совершенно аналогично в истории семьи отмечено переплетение проблем внешних и
внутренних, государственного и бытового антисемитизма, шизофрении и суицидов,
ставших национальным или мировым достоянием находок и ревности к тому, что получилось. И вездесущие болезни общения, называемые в то время
трудным характером. По разным понятным причинам говорить обо всем этом не
принято и попробуй потом понять, как было на самом деле. Кэти
Диамант попыталась.
В
аннотации к книге указано, что Кэти Диамант
возглавляет проект по изучению жизни и творчества Франца Кафки в Университете
штата в г. Сан-Диего, США. Ее героиня Дора Диамант прожила с Кафкой менее года. В предисловии
автор написала: «Мне было девятнадцать лет, когда я впервые услышала ее имя.
Это случилось весной 1971 года на семинаре по немецкой литературе в
Университете Джорджии. Мы переводили «Превращение», рассказ Франца Кафки, когда
преподаватель вдруг спросил меня: «Вы имеете отношение к Доре
Диамант?» А я никогда не слышала о ней. «Она была последней любовью Кафки, –
сказал преподаватель. – Они очень любили друг друга. Он умер у нее на руках, и
она сожгла его рукописи». Я обещала навести справки и сообщить ему о результате».
«Дора помогла мне понять и оценить Франца Кафку, одного из
самых загадочных писателей прошлого столетия. В то же время высказывания Кафки
направляли меня в моих поисках Доры, придавая
храбрости, не говоря уж о юморе, проницательности и энергии, очень
пригодившихся мне во время долгой работы над ее биографией. Поначалу я
полагалась лишь на интуицию, на не покидавшее меня чувство, будто Дора хочет, чтобы ее история была рассказана. Когда же обнаружились ее письма, публикации на идише и
неопубликованные записки о Кафке, а также документы из архивов гестапо и
Коминтерна, она стала главным автором этой книги – в своих словах и поступках,
в наследстве, которое она оставила, в щедром проявлении любви, в поддержке
друзей, членов ее семьи и всех тех, кто, подобно мне, все еще находится под
влиянием ее несломленного духа. Как ни странно, разгадывая самые сложные
загадки из жизни Доры, я так и не смогла найти ответ
на первоначальный вопрос. Ее родственники в Израиле от всей
души приглашают меня вместе с семьей в свою мишпоху,
а ведь я все еще не знаю, состою ли с ними в родстве. Однако сомнений в
том, что между нами существует какая-то связь, у меня нет. Дора
изменила мой взгляд на мир. Изучая ее жизнь, я сумела изменить свою. Прежде чем
дать свое первое интервью о Кафке в 1948 году, она сказала то, что я хотела бы
повторить о себе: «Я не объективна и никогда не смогу быть объективной. Поэтому
не ждите от меня фактов, которые для вас важны, – скорее я назову это
атмосферой. В истории, которую я вам расскажу, есть внутренняя правда, и
субъективность – часть ее» – такова авторская версия.
Как мне
кажется, появление «Последней любви Кафки» на русском является еще одним
свидетельством расцвета нашей литературы. Ее перевод – труд, соразмеримый с ее созданием, а сам факт издания
свидетельствует об уверенности в том, что книга найдет читателя.