26.07.09 Лев МОСКОВКИН

Книга в Москве

Последняя любовь к Кафке

Кафка – имя сакральное для позднесоветской интеллигенции, как Джон дос Пассос или Джеймс Джойс – для той первой волны вытесненной соввластью в интеллигенцию разнопестрой компании, которая наполнила интеллектом то, чем эта власть правила.

Соловьи поют только в клетках. Разница в том, что одни творят в шарашках – там хорошо думается, другие сами обустраивают свою нору, с которой рождаются сообразно своей генетической конституции.

Возможно, по этой причине творчество Франца Кафки оказалось предельно комлементарно советскому сознанию в преддверии крушения страны. Точнее, когда появились первые малозаметные признаки.

«Книга должна быть топором, которым можно разрубить замерзшее внутри нас море» (стр. 125).

Ушла советская власть и стало непонятным, чему мы радовались. Застрявшие в меняющееся стране носители прежней радости с бурной реакцией встретили появление книги о творчестве Кафки, написанной по впечатлениям его последней любви и исследованию ее жизни: Кэти Диамант. Последняя любовь Кафки. Тайна Доры Диамант. Пер. с англ. Л.Володарской и К.Лукьяненко. – М.: Текст, 2008. – 573 с., тир. 3,5 тыс. экз.

Исключительно в качестве пощечины общественному вкусу очень хочется сказать, что думаешь: книга о Кафке столь же занудно-развесистая, как и его творчество. Читать тяжело, будто принимаешь ежедневно нужное лекарство. Нудное повествование отдает еще и какой-то детективщиной с участием большого числа персонажей огромной еврейской семьи, перетекающих из страны в страну с надеждой на лучшее в эпоху Холокоста. Все в целом напоминает отчет патологоанатома по вскрытию ушедшего в небытие мира. Его особенности до многочисленных деталей отражены в удивительной красоте рассказов и романов Кафки, большинство из которых заменили нам набор анекдотов в обозначении разных сторон реальности. Названия произведений «Замок», «Процесс», «Приглашение к казни», «Нора», «Превращение» стали нарицательными в маркировании моделей общественной игры. Автор «Последней любви» действительно описала, как и из чего это возникло.

«Эти бесконечные приготовления – имя им легион, он ими занимался и оттягивал таким образом встречу гостя, свадьбу, завершение того, что он писал. Поэтому гость не приходил, поэтому семья не складывалась, поэтому нельзя было напечатать книгу, закончить работу» – написала Дора» (стр. 126).

Как говорится, плюрализм в одной голове – это шизофрения. Но сие есть характеристический признак. Вообще, в книге очень много всего и по прочтении чувствуешь, что ты сам стал другим. Только вот ввести это в себя – немалый труд. Очень бы хотелось, чтобы «Последняя любовь» стала не только почитаемой, но и читаемой книгой, как и само творчество Кафки. Ему повезло в России, советская власть умела навязывать массовому сознанию желаемое. Сейчас другое время, то есть самое время осознать, что это было, разложив по полочкам души внутренние и внешние факторы-причины. Кажется, именно это должна была сделать автор книги. Вместо этого получился типичный образчик американской «науки» в виде объемного труда без выбора существенного и без попытки анализа в какой-то доступной форме – формализованной или эвристической. Критиковать такие работы не принято, они обречены на признание и восхваление. Да нам-то что? Кажется, история любой еврейской семьи в разрыве Холокоста исполнена не столько тайн, сколько какой-то фантастичности, которую может донести до читателя только настоящий писатель. Мне, например, не удается найти понимание даже в тех деталях истории семьи деда Соломона из Витебска, которые сквозь недомолвки эпохи всеобщего ужаса остались известны. Однако некоторые из них органично встроены в тексты романов Василия Аксенова и Евгении Гинзбург. Общая модель западных еврейских судеб отражена Ремарком, восточноевропейских – Рыбаковым. Мой отец тоже родился в Швейцарии и совершенно аналогично в истории семьи отмечено переплетение проблем внешних и внутренних, государственного и бытового антисемитизма, шизофрении и суицидов, ставших национальным или мировым достоянием находок и ревности к тому, что получилось. И вездесущие болезни общения, называемые в то время трудным характером. По разным понятным причинам говорить обо всем этом не принято и попробуй потом понять, как было на самом деле. Кэти Диамант попыталась.

В аннотации к книге указано, что Кэти Диамант возглавляет проект по изучению жизни и творчества Франца Кафки в Университете штата в г. Сан-Диего, США. Ее героиня Дора Диамант прожила с Кафкой менее года. В предисловии автор написала: «Мне было девятнадцать лет, когда я впервые услышала ее имя. Это случилось весной 1971 года на семинаре по немецкой литературе в Университете Джорджии. Мы переводили «Превращение», рассказ Франца Кафки, когда преподаватель вдруг спросил меня: «Вы имеете отношение к Доре Диамант?» А я никогда не слышала о ней. «Она была последней любовью Кафки, – сказал преподаватель. – Они очень любили друг друга. Он умер у нее на руках, и она сожгла его рукописи». Я обещала навести справки и сообщить ему о результате».

«Дора помогла мне понять и оценить Франца Кафку, одного из самых загадочных писателей прошлого столетия. В то же время высказывания Кафки направляли меня в моих поисках Доры, придавая храбрости, не говоря уж о юморе, проницательности и энергии, очень пригодившихся мне во время долгой работы над ее биографией. Поначалу я полагалась лишь на интуицию, на не покидавшее меня чувство, будто Дора хочет, чтобы ее история была рассказана. Когда же обнаружились ее письма, публикации на идише и неопубликованные записки о Кафке, а также документы из архивов гестапо и Коминтерна, она стала главным автором этой книги – в своих словах и поступках, в наследстве, которое она оставила, в щедром проявлении любви, в поддержке друзей, членов ее семьи и всех тех, кто, подобно мне, все еще находится под влиянием ее несломленного духа. Как ни странно, разгадывая самые сложные загадки из жизни Доры, я так и не смогла найти ответ на первоначальный вопрос. Ее родственники в Израиле от всей души приглашают меня вместе с семьей в свою мишпоху, а ведь я все еще не знаю, состою ли с ними в родстве. Однако сомнений в том, что между нами существует какая-то связь, у меня нет. Дора изменила мой взгляд на мир. Изучая ее жизнь, я сумела изменить свою. Прежде чем дать свое первое интервью о Кафке в 1948 году, она сказала то, что я хотела бы повторить о себе: «Я не объективна и никогда не смогу быть объективной. Поэтому не ждите от меня фактов, которые для вас важны, – скорее я назову это атмосферой. В истории, которую я вам расскажу, есть внутренняя правда, и субъективность – часть ее» – такова авторская версия.

Как мне кажется, появление «Последней любви Кафки» на русском является еще одним свидетельством расцвета нашей литературы. Ее перевод – труд, соразмеримый с ее созданием, а сам факт издания свидетельствует об уверенности в том, что книга найдет читателя.

Hosted by uCoz