12.12.11 Лев МОСКОВКИН

Книга в Москве

Сакральность насекомых в поэтическом творчестве всяческих Мандельштамов

Пес Мандельштама, век-волкодав, и удовольствие думать от Галины Артемьевой-Лифшиц

Писатели и особенно поэты эпохи перемен – благодарный объект исследования самого феномена творчества. Развитие нового уровня жизни в публичной информационной сфере особенно бурно происходило в 20 веке. Исследователю трудно найти код связи между предыдущими – ДНК хромосом, мыслей мозга. Тут до сих пор идут споры.

В новой книге Галины Артемьевой «Код Мандельштама» (М.: Астрель, 2012. – 288 с., тир. 5100) описана попытка найти ключ расшифровки того, что человек в принципе может творить со словом на вооружении.

В креативной аннотации «Код Мандельштама» определяется как «биография», которая «настолько необычна и глубока, что совершенно по-новому начинаешь смотреть не только на Мандельштама, но и на всю историю Той России. Это скорее не биография, а блестящая шахматная партия, которую Артемьева разыграла с Эпохой и Словом».

Оценка в целом правдива. Талантливое произведение живет независимо от автора жизнью многоликой, равноправной в разных неожиданных рамках (Артемьева приводит ссылки на исследования психолингвистики: слова и факты былого творчества читаются с нашей современной семантикой и нашими коннотациями). Творчество Мандельштама простым образом не расшифровывается. Этот поэт стоит особняком в ряду выплеска талантов начала кровавого века. Блок, Пастернак, Есенин, Северянин понятны без пояснений. Как и многие другие, волею судьбы известные или канувшие в небытие. Путаность оценки их творчества возникает от политики, в жернова которой зачастую попадает русский поэт, как это произошло с Гумилевым и Ахматовой.

Замученный Мандельштам не избежал судьбы достаточно типичной, тем более его творчество – над политикой и над отраженном в нем временем. В отличие от названных выше, на фоне «женского» поиска причин и оправданий того, что уже известно, стихи Мандельштама поражают доминированием «мужского» в его изначальной эволюционной роли – бесшабашной интервенцией в неизведанное.

Исследование такого творчества – непосильная задача, если только субъект анализа не уступает объекту в силе таланта.

Книга «Код Мандельштама» сложна для восприятия, как понимает автор Галина Артемьева. Я ничего сложного не увидел. Наоборот, кое-что из старых вопросов получило ответы.

Как мне показалось, в основе исследования «Код Мандельштама» заложен естественнонаучный подход к изучению творчества через своеобразный самостоятельный уровень жизни – публичное информационное поле. В представленном виде защитить изданный в монографии текст как диссертацию нельзя. Однако доработка, будь такая цель у автора, потребовалась бы техническая – упорядочить согласно принятому формату и дописать выводы. В восприятии читателя книга от этого только выиграет. Пока же автор отделывается броскими заявлениями: «Код Мандельштама» – слово. И вряд ли что-то еще захочет приделать к тому, что получилось, нежно любимому. Делить с кем-то авторство – все равно что материнство – нестерпимо.

Сказывается до боли знакомое имманентное свойство ученого люда останавливаться типа ослика товарища Буридана в полушаге от истины и упорствовать на занятых позициях.

Однако творчество этой книги представляет самостоятельный интерес, коль автор может внятно отразить процесс ее создания, что в общем редкость. Обычно после последнего штриха автору-гуманитарию добавить нечего, он и так выжал из себя больше возможного. У естественника другая задача – поставить точку вовремя, чтоб не отягощать научного руководителя и не распугивать читателей.

Приведенный в книге как отдельный материал о разрядах насекомых является авторским, о чем догадаться трудно – можно только спросить. Итог соответствующего контент-анализа вполне репрезентативен. Почему таксономия взята из Британской энциклопедии и как попали в число насекомых пауки, пусть останется на совести автора. Рецензент – не научный руководитель, чтоб добиваться успешной защиты хотя бы ради последующего банкета. Очевидные дурацкие ошибки влияют на восприятие, но не меняют сути. Чем теперь занимаются редакторы-корректоры, отдельная тема. Упрощать путь к книге, настырно рекомендуя ее «широкому кругу читателей» – не для такого произведения, к которому ее читатель должен найти свой путь сам. Не стоит оказывать ему медвежью услугу и палить из всех пушек по всем воробьям.

Важнее другое. Нам подобные подходы контент-анализа остро нужны для журналистики. В биологии нечто подобное давно стало классикой. Без них наши представления о великой национальной литературе носят рваный, неаргументированный характер. Известна роль образов насекомых – бабочки вдохновили и писателя Владимира Набокова и эволюциониста Сергея Четверикова. Ну и все, следующий шаг сделала Галина Артемьева век спустя.

Но и это не конец. Остается загадкой, почему поэту Мандельштаму удалось без труда понять эволюциониста Ламарка, причем до того, как его учение стало игрушкой в великой отечественной войне за генетику и против нее, когда все окончательно запуталось. Выжившим на Куликовом поле после битвы строки Мандельштама стали обезболивающим уколом: «Был старик, застенчивый как мальчик, неуклюжий робкий патриарх. Кто за честь природы фехтовальщик? Ну конечно, пламенный Ламарк!»

Человеческое творчество развивается по тем же законам Макроэволюции. Слово – великое, тяжелое завоевание, требует эволюционного броска в неведомое и выводит на чистый лист новой арены жизни.

Пока же рецензент с автором волею века-волкодава оказались как бы в одной камере... Что-то есть в этом от времени, успешно строившем науку за колючей проволокой. Самомнение, отсутствие терпения или умения слушать собеседника не позволяет разглядеть его в толпе. А в камере – куда денешься. Благодаря проклятому сталинизму бывало такое, в чем нам еще предстоит признаться ради будущего. Тогда еще нас плохо и медленно отпускало в свободу. Были шарашки и шабашки, добровольно-принудительные путешествия на картошку, но был и принудительный проект «Юность». Казалось, это мы боролись за свободу, оказалось – да на, возьми. Куда-то подевались мандельштамы, пастернаки, булгаковы.

То есть эти-то никуда не подевались, об их наследии позаботились прошлые диктаторы-сатрапы. Исследование творчества русского поэта послевоенной волны Леонида Губанова натыкается на официальные данные «отчислен за неуспеваемость».

Отдам на отсечение свою голову рецензента: сейчас талантов полно. Камеры нет. Всеобщая свобода несет таланту беззащитность. Я пытаюсь описывать свои впечатления от того, что кажется кому-то удалось, на грани терпения выслушивая бесконечные повторения «читателю это не нужно», «учись писать понятно». Как «надо», легко найти в Интернете. В среднем объем ахинеи в связи чьим-то именем тем больше, чем сильнее его творчество и неважно, кто он – писатель, архитектор, историк, эволюционист, журналист или депутат Госдумы. Этим больше всех достается. Писатель Катерина Шпиллер, потеряв все свое прошлое на затертом по злобе к ней жестком диске, пошла нетрадиционным путем: описала на примере своей судьбы природу травли и поиски себя в условиях хронического морального гнета.

Не можешь пережить – опиши.

Писатель Галина Артемьева существует в этой роли прежде всего благодаря своему мужеству и стойкой внутренней установкой не уступать ни капли своего авторства. По книге «Код Мандельштама» я нахожу во многозначной недосказанности поэта расшифровку «кода» интимной стороны творчества как обретения свободы здесь и сейчас, вопреки и вместо. Однако я это понимаю ровно в той части, что хоть как-то прошел сам. Что поймет читатель с иным опытом жизни? Не знаю, и это упрек автору, избежавшему хоть какого-то обобщения.

Однако это то, что нужно читателю, в чем я уверен.

PS. Рецензия написана в виртуальном споре с автором. Вопреки обоюдному желанию встретиться не удалось и возможно это к лучшему. Что важно, в итоге съемок мыслей с мозга ни одно животное ни в одной редакции не пострадало – что мы думаем, то на них следов не оставляет. Пес Мандельштама кусает нас.

 

Ответ автора

Ведь и заголовок оказался многозначным.

Код – слово.

Слово «ночь» – код. Раскодировщик – контекст.

Книга в ином виде выходила под названием «Многозначное слово в поэтической речи». Она была больше. Совершенно научная книга для специалистов.

Что сейчас? А сейчас вот что: Люди разучились читать.

Есть чтение – получение информации.

Есть чтение – удовольствие от удовлетворения своего любопытства (что дальше?).

А есть – особый вид чтения. Очень медленное – слово за словом – распробование (текста, мысли).

Это сродни тому, как мы пробуем драгоценные вина: сначала нальем в абсолютно прозрачный сияющий чистотой и сухостью бокал. Рассмотрим на свет. Определим, какие следы остаются на внутренних стенках бокала. Вдохнем запах. Подождем. Вдохнем снова – он будет другим...

И только потом... потом... очень осторожно попробуем. Капельку. Подержим на языке. Ощутим послевкусие.

И дальше – глоток...

Вот такое чтение – не заглатываение, но медленное, неторопливое, серьезное понимание – и есть особый род, доступный сейчас мало кому.

А ведь именно оно рождает в ответ самое ценное: мысль.

Да. Мне хочется, чтобы читатель думал сам. Я лишь даю способ и материал.

Вот моя основная задача.

Кто-то посчитает ее слишком скромной. А по мне – в самый раз.

Диссертацию свою я уже защитила, и была она не о том.

Я хотела лишь показать, как и над чем можно думать, читая.

Классификация насекомых. Не надо ничего оставлять на моей совести. Она у меня отягощена разного рода грехами. В случае же с Британикой все просто – я писала этот доклад в Италии, далеко от цивилизации. Интернета тогда не было (странно даже сейчас). Была у нас Британская энциклопедия. Собрание сочинений Мандельштама. И моя голова.

Вот, собственно, и все. Опять же – удовольствие получила большое, работая и думая.

А это главное для меня. Удовольствие думать. И удовольствие поделиться мыслью.

Никаких лавров пожинать я не собираюсь. И за то, что пишут на обложках, издавая книгу, отвечать не собираюсь тоже. Такая жизнь. Меня не спрашивают. Но тут я скажу: Спасибо, что издают. Низкий поклон. Это дает мне огромный стимул думать дальше. И вообще – жить. Поэтому... как у Бродского... «из него раздаваться будет лишь благодарность» – и издателям, и читателям, и, конечно же, рецензентам.

Спасибо Вам.

Жалко, что не списались все же раньше. Но события происходят масштабные. Чудо, что Вы откликнулись вообще.

И повторюсь: книга предназначена для очень медленного чтения. Очень-очень медленного.

С уважением и благодарностью – Галина.

 

Приложение

ЛАМАРК 7–9 мая 1932.

Был старик, застенчивый как мальчик,

Неуклюжий, робкий патриарх...

Кто за честь природы фехтовальщик?

Ну, конечно, пламенный Ламарк.

Если все живое лишь помарка

За короткий выморочный день,

На подвижной лестнице Ламарка

Я займу последнюю ступень.

К кольчецам спущусь и к усоногим,

Прошуршав средь ящериц и змей,

По упругим сходням, по излогам

Сокращусь, исчезну, как Протей.

Роговую мантию надену,

От горячей крови откажусь,

Обрасту присосками и в пену

Океана завитком вопьюсь.

Мы прошли разряды насекомых

С наливными рюмочками глаз.

Он сказал: природа вся в разломах,

Зренья нет – ты зришь в последний раз.

Он сказал: довольно полнозвучья, -

Ты напрасно Моцарта любил:

Наступает глухота паучья,

Здесь провал сильнее наших сил.

И от нас природа отступила -

Так, как будто мы ей не нужны,

И продольный мозг она вложила,

Словно шпагу, в темные ножны.

И подъемный мост она забыла,

Опоздала опустить для тех,

У кого зеленая могила,

Красное дыханье, гибкий смех...

Hosted by uCoz