Единственное предвыборное интервью с Марией Арбатовой

03.10.99 Лев Московкин (опубликовано в «Русском жернале»)

Преподаватели журналистики выделяют три разновидности жанра интервью: проблемное, событийное и портретное. Все хороши, кроме того заведомо скучного, который в жанровом смысле не оформлен и потому не поддается определению. На практике, хотя интервьюер теории не знает и ее назидательности чурается, ему все равно приходится выбирать центр притяжения из трех возможностей в смысле читательской привлекательности.

В данном случае – между типичной неординарностью русской судьбы Марии Ивановны Гаврилиной-Арбатовой, освещением через ее участие текущего события (Фестиваль политической рекламы) и проблемой ее устремленности в Государственную Думу через 201-й университетский округ Москвы вместе с бывшим главой бюджетного комитета яблочником Михаилом Задорновым, нынешним председателем комитета по собственности Павлом Буничем от НДР и особо известным предпринимателем Сергеем Михайловым (16-й в федеральном списке ЛДПР).

Личная проблема выбора парламентского корреспондента, достающего из слухов события, как сарыч нечто привлекательное из падали, связана с очень простой причиной. Трудно представить, какой может быть Дума без каждого из четырех названных личностей, когда левые строем будут отвергать очередное "Соглашение о разделе продукции" или Земельный кодекс, организованные на уровне бреда интеллигенты таким же строем будут нелепо противостоять левым и очередная "фракция друзей президента" будет по-кроличьи послушно отдавать свои карточки перед каждым голосованием очередному вождю.

Почти над каждым избирательным округом нависла, как над Большим театром, подобная четверка спешно подреставрированных троянских лошадок. Иногда еще поспешнее впендюривают некий "пятый элемент" – например, Юрия Шутова в 209 округ СПб. Казалось бы, там и так крутой компот.

Впрочем, еще совсем недавно, всего-навсего две-три эпохи назад, до импичмента, трудно было представить, что Дума может быть без Льва Рохлина или Галины Старовойтовой. Но вот есть же – пока в Большом зале депутаты послушно вставали на каждую запланированную ходом истории и послушно исполненную смерть, в коридорах куда-то брело следствие, а обычно молчаливые охранники проявляли нечто чисто человеческое в торце коридора девятого этажа непрестижного нового здания Думы у запечатанного кабинета Галины Васильевны: "Постой, я хочу цветы спиздить..."

Возникшая беседа текла и вздымалась, пафосный металл сменялся дружеским журчанием, роли мужчины-интервьюера и интервьюируемой женщины драматургически менялись по воле режиссера над земным автором. Беседа записана полностью, но в основном впечатлении она отражает обычную, чисто человеческую реакцию на высокие знакомства с ньюсмейкерами, упавшими вдруг рядом с небосвода отечественного истеблишмента. Маша – типично американский кандидат в стиле "один из нас", что характерно – без единой копейки затрат на изготовление или трансформацию имиджа. А вот это уже мыслимо лишь в отечественной политической рекламе, когда модель нужна имиджмейкеру больше, чем наоборот.

Интересное кино получается – при полном неприятии женской агрессивности в любом выражении, кроме естественного, приходится признать: все сказанное Машей поддается проверке и оказывается правдой.

Л.М.: Маша, привет, давно хотел спросить – как ваша избирательная кампания и по какому округу вы идете?

М.А.: Университетский округ города Москвы, 201-й округ. Ну сейчас, отойдем с вами, ну что ж вы прямо такой нетерпеливый, все равно здесь больше нечего делать.

Л.М.: Кто у вас соперники в университетском округе?
М.А.: (смеется) Мои соперники в округе – Павел Бунич, нынешний депутат; Михаил Задорнов от Яблока и… как будто бы Михась.

Л.М.: Ой, какой компот!

М.А.: Могу добавить к этому, что уже в пятницу было нападение на начальника моего штаба – в него в два часа ночи на Алтуфьевском шоссе въехали машиной, вышли три молодца и отделали его кастетом. Он лежит с черепно-мозговой травмой…

Л.М.: Все-таки если человек пострадал, давайте пока не будем всуе, до выяснения причин... Если можно, о программе, с которой вы собираетесь выкорчевать с Охотного Ряда думских старожилов.

М.А.: Программа моя как обычно – это борьба против дискриминации женщин в политике, дискриминации женщин на рынке труда. Как вам, наверно, известно, за годы реформ мужских рабочих мест сократилось на два миллиона, а женских рабочих мест – на семь миллионов. А потом все разводят руками и говорят – как хорошо наши женщины вписались в рынок! А куда им, елки, деваться было? Кроме того, мы страна, которая как бы существует в логике символических алиментов. Наши женщины еще потому хорошо вписались в рынок, что государство покрывает мужчину, который не платит на ребенка прожиточный минимум. Наши алименты абсолютно виртуальны, поскольку экономика в тени, а алименты платятся с зарплаты. Вот это пункт, в котором у меня нет ни одного противника, причем ни со стороны женщин, ни со стороны мужчин. Я каждый раз потрясаюсь – если все такие правильные, кто же эти самые люди, которые не платят денег своим детям, в то время как по опросам и обсчетам большая часть баб воспитывают детей на собственные деньги в этой стране. А мужики совершенно спокойно при этом пьют, находятся в депрессии, обвиняют кого угодно, предъявляют колоссальный нравственный счет – там реформаторам, там нынешнему правительству, кому угодно, но не себе по отношению к собственному ребенку.

Л.М.: Но в Думе мужики пьют вместе с женщинами и вовсе не совершенно спокойно, хотя и без депрессии, так что алиментами их не удивишь, что еще? Коммунисты, кстати, бесенели, когда Старовойтова поминала им пьянство, они и так на нее дергались, а при слове "пьянство" просто обнаруживали себя конкретные депутаты. Тем не менее однажды сам видел, как охрана на входе-выходе старого здания Госплана (где когда-то работала мама) безразлично отвернулась, когда из лифта гулко грохнулась об пол очень красивая девушка в шикарной шубе, сильно пьяная, в мужской компании типичной Доски почета… Это как бы в жанре зарисовки, давай далее по программе.

М.А.: Третий пункт – это проблема насилия. Скажем, мы уже знаем, что в нашей стране каждая женщина изнасилована.

Л.М.: Да неужели?

М.А.: Это показывают анонимные опросы, потому что в полный голос мы еще боимся об этом говорить, считается, что лучше об этом промолчать. Потому что если, например, тот факт, что девочку изнасиловали, станет гласностью, то ее из-за этого могут не взять замуж. Для любой женщины это очень травматично, она старается это забыть, а главное, что механизм следствия не приспособлен к тому, чтобы решать эти задачи. По статистике кризисного центра "Сестры", восемь девочек из десяти несовершеннолетних пытаются покончить с собой в ходе следствия. Даже те, кто затеял следствие. Но для того, чтобы затеять следствие, надо иметь определенное состояние. Изнасилованные женщины приходят, как правило, в состоянии шока. Что такое шок? Это когда человек не помнит. Ее спрашивают – а что, как они были…

Л.М.: Ну а с кем вы здесь боретесь-то – с милицией? Или с насильниками? Или с самими женщинами, которые себя не могут найти в этом мире?

М.А.: Вот послушайте. Образ врага достаточно размыт. На самом деле реальный враг – это патриархальное общество и его стандарт. Потому что уже во всех странах эти проблемы решены. То, что человек находится в состоянии шока, это известно любому врачу. Но то, что это должно быть вмонтировано в правовые механизмы, это неизвестно сегодня никому у нас в милиции. Потому что в любой стране, где права женщин на какой-то уровень подняты, там женщину встречает специалист по работе с человеком в шоковой ситуации. А здесь ей говорят: ты посмотри на себя – у тебя глаза накрашены, юбка короткая, сама в машину села. Все, после этого человек идет и, значит… А если она начинает все-таки следствие, то ей внутри следствия приходится раз десять рассказать это. В результате ее и доводят до суицида.

Л.М.: Так что здесь можно сделать через Думу с проблемой насилия? Тема милиции и правозащиты абсолютно нерелевантна, я был тем "городским сумасшедшим", который задавал вопрос о милиции и Степашину, и депутатам, которые не задали его ни Степашину, ни Путину… Но именно в о/м у нас максимально нарушаются права человека, а ведь для большинства граждан это единственная зона контакта с властью. И все же милиция терроризирует в основном мужское население, женщин – только в заведомо униженном состоянии, например, изнасилованных или чеченок. Но мужчин – почти без разбору и жестоко, лишь думские документы вызывают пиетет у милиционеров… А для народа, извиняюсь, что можно сделать?

М.А.: Ха, прописать законы! Так же, как и ситуация с насилием в семье. Вы знаете, сколько в прошлом году от домашних побоев погибло женщин в России? Упадете сейчас – двенадцать тысяч. В позапрошлом четырнадцать. При этом существует двойной стандарт, законодательно даже. Если женщина получает по морде на улице, то заводится уголовное дело. А если дома – за семьей начинает наблюдать участковый. И если еще в течение года ей дадут по морде, то открывается дело. Шизофрения полная! Оказываясь женой, ты становишься сразу юридически человеком второго сорта.

Л.М.: Ладно "второй сорт", я вообще был в этой стране "пятого сорта"… Помечтаем о будущем годе: при попадании в Думу – автоматом в нынешний комитет Апариной? (Левая Алевтина Апарина верховодит комитетом по делам женщин, семьи и молодежи – Л.М.)

М.А.: Ни в коем случае, ни в коем случае. В принципе, то, чем я занимаюсь всю свою сознательную жизнь, – это в компетенции прав человека. Просто наши правозащитники не понимают…

Л.М.: Такого комитета нету – "по правам человека". Человек, права, комитеты – есть, но все отдельно.

М.А.: Нет, у нас есть Палата по правам человека, у нас есть уполномоченный по правам человека. У нас даже была история, когда к Ковалеву, в бытность его руководителем этой палаты, приходили феминистки и говорили: "А будет ли у вас отделение прав женщин, как во всем цивилизованном мире?" Он говорил: "Женщин? А какие у них права?"

Л.М.: Он не говорил: "А что такое женщины?"

М.А.: Нет, тут он…

Л.М.: Олег Миронов, легализованный преемник Сергея Адамовича, похоже, женщин в глаза не видел и не хочет…

М.А.: Ну, Олег Миронов, я думаю, страшно удивится, узнав, что у женщин есть какие-то права. В принципе, я сталкиваюсь когда с западными феминистками, они говорят: "Боже мой, как чудовищно – конец двадцатого века, а российские феминистки работают в подполье", в то время как во всем мире правозащитное движение наполовину состоит из феминисток, потому что женщины, как правило, составляют пятьдесят процентов любого общества.

Л.М.: Но это же вечный вопрос, который уже, по-моему, замусолен до предела: феминистки – это что такое? Это надо объяснять… Вы же писали об этом… Что это не лесбиянки, не…

М.А.: Вы знаете, уже нет. Вы знаете, что передача по американскому радио… Нет, это не для вас.

Л.М.: А что вы еще не сказали?

М.А.: Я еще много чего не сказала. Я еще серьезно хочу заниматься контрацепцией, потому что в прошлом думском сезоне были как бы заблокированы деньги на программу планирования семьи.

Л.М.: Я так и не понял, кто там победил – Лахова, или ее победили?

М.А.: Нет, это отдельная тема. Сейчас. Значит, ни копейки не дали на планирование семьи и забодали половое просвещение в школе. В то время как среднеарифметическая российская женщина до сих пор делает восемь абортов. Причем, она в основном их делает до двадцати пяти лет, если вы возьмете эту цифру. Потом уже либо не получается, либо ей уже после этого как бы ничего не грозит. Плюс к этому Россия год как вышла на первое место по скорости распространения СПИДа. К двухтысячному году каждый сотый будет болен СПИДом. Плюс официально объявленная эпидемия гепатита В и С. И при этом Дума объясняет, что нельзя ребенку говорить о презервативах. Его надо, значит, учить о светлой любви, но мы все время объясняем, что очень скоро уже просто некого будет учить. Потому что гепатит В и С… Есть тенденция, что девочки после гепатита В и С неспособны потом рожать. Еще как бы не было диссертаций, но я говорила с гепатологами, они объясняли. Поэтому крики о том, что наша демографическая ситуация в опасности, которые исходят как раз от коммунистов, они в результате приходят к тому, что делается все, чтобы мы не то что не размножались, а совсем просто исчезали с лица земли. Как сообщество, говорящее на русском языке. Вот.

Л.М.: У вас есть какое-то мнение – кто виноват в снижении рождаемости? Алевтина Викторовна Апарина, к примеру, считает, что президент единолично.

М.А.: Вы поймите, демография – на самом деле способ политической манипуляции. Я безумно радуюсь, что мало рожают. Безумно, потому что это признак того, что мы перестаем быть "латинским кварталом". Дети рождаются только тогда…

Л.М.: …когда их хотят, когда они желанные?..

М.А.: …когда родители сознают, что они в состоянии этих детей прокормить, выучить и вылечить. Потому что сегодня, вот просто сейчас, в детских домах содержится двадцать тысяч детей. При этом в три раза большее число детей – это то, что называется "социальным сиротством", у них как бы есть родители, но считайте, что у них нет родителей. Что касается этих детей, то у меня тоже в программе очень много про детские дома. Я вам приведу, извините, такие цифры. Пятьдесят процентов выпускников детских домов становятся преступниками, то есть так или иначе привлекаются к уголовной ответственности. Треть становятся бомжами, и двадцать процентов, одна пятая, кончают с собой. Хорошие цифры? Так что повышая демографию в экономически несчастном государстве, мы увеличиваем только эти цифры. Мы же не другие увеличиваем, потому что новые русские еще не находятся на такой фазе, чтобы, как американцы или как шведы, считать, что четыре ребенка – это клево.

Л.М.: Насколько я знаю, у новых русских в большинстве очень большие семейные проблемы, так что там не всегда бывает до детей. Там другие проблемы просто.

М.А.: Нет, вы знаете, просто эти вещи не напрямую связаны. То есть у новых русских проблемы там, где неработающие жены, и там, где не вписавшиеся в рынок мужья у новых русских женщин. Там действительно проблемы, потому что люди – та половина, которая не поспевает за прогрессом, сидит дома и комплексует, она, конечно, является источником разрушения семьи. Более того, недавно опрашивались московские женщины и выяснилось, что наиболее удовлетворены своими семьями, временем, жизнью, реальностью, сексом и чем хотите - те, кто работает. Причем там нет зарплатной вилки, то есть женщина может уборщицей работать, но она более удовлетворена, чем жена нового русского, которая сидит дома. Сидит в четырех стенах и не подключается… Мы же не вашингтонская деревня, у нас женщины на девяносто процентов работают с семнадцатого года. Наша девочка воспитывалась, уже как бы социализируясь. То есть она воспитывалась потенциально как мать и работник одновременно. И вдруг ей сказали: иди на кухню. Вот у меня как раз вчера был ужин в шикарном дворце, записанном на тещу хозяина. Там во дворе стояли три машины: советская – как бы ездить по делам, иномарка – ездить в гости, и грузовик. Ну, не грузовик, а как это называется?

Л.М.: Pick up?

М.А.: Газель, газель. Я спросила хозяина: "Это ваша машина?" – "Нет, все записано на тещу, я совершенно нищий". Меня очень тронула такая постановка вопроса, но через пять минут начался разговор: а вот моя жена счастлива, вот моей жене нравится сидеть дома…

Л.М.: Она сама знает об этом, или это только муж говорит?

М.А.: Нет, она сидела тут же за столом и очень громко это кричала. Когда я ей сказала, что у нас кризисные центры в последние годы работают в основном на жен новых русских: депрессии, суициды, алкоголизм, наркотики, - она там чего-то повозмущалась, а через какое-то время мы вышли, и он сказал: "Слушайте, я же никогда не думал – она же у меня два раза в год лежит в психушке, вот просто в нервном. Я, – говорит, – не могу понять, в чем дело: я ей лучшие тряпки, лучшие книги, лучшие видеофильмы". Девочка кончила какой-то институт, ну, родила ребенка, ну, посадили ее в золотую клетку. Я ему говорю – может, ее работать пустить? Я вижу, у него глаза полны ужаса, потому что он уже купил три машины на тещу, он еще купил жену, и вдруг выясняется, что она личность. Знаете, как Жванецкий говорил: "С отвращением заметила в муже человека". Вот здесь такая же беда, я вижу, как просто под ним пространство разверзается. Так что, конечно, новые русские – это отдельная моя работа.

Л.М.: Что еще будет входить в вашу предвыборную программу?

М.А.: Я считаю, что без дополнительных денег можно очень быстро и просто решить проблему детских домов. Надо только сломать лобби чиновников, которые на этом кормятся. А на этом кормятся целые полки. Значит, озвучиваю: если вы ребенка усыновили, вы не получаете ни копейки. Если вы оформляете опекунство, вы получаете семьсот рублей. Но в детский дом только ежегодно на еду ребенка переводится два миллиона, уже не говоря об остальном: что этом дом надо строить, ремонтировать, и так далее, нанимать учителей. И вот эти деньги, которые посылаются, вот эти две тысячи, они разворовываются так, что проверка МВД позапрошлогодняя дала такие результаты – там просто у всех волосы на голове дыбом встали: там типа туберкулезный детский дом, в котором, значит, у детей денег хватает на хлеб и чай, все остальное они растят в подсобном хозяйстве. Одежда, которая списывается туда, это неликвиды. Обувь сорок пятого размера и одежда шестидесятого размера. То есть ну чума просто. Если бы хотел опоганить журналист, он бы не придумал такого, у него бы фантазии не хватило.

Л.М.: Да сколько журналисты у читателей слезу ни вышибали, паразитам на детских проблемах их освещение почему-то облегчает паразитирование. Что предлагается?

М.А.: И вот вы представьте себе – вот вы берете любую женщину, которая в России потеряла работу, и говорите ей: ты берешь ребенка и получаешь две тысячи. Да она за эти две тысячи вырастит этого ребенка, вылижет его, выкормит и социализирует. На сегодняшний день это, как мы с вами по цифрам посмотрели, – индустрия преступности. Поэтому для этого нужны совсем маленькие деньги – перевести деньги отсюда туда и сделать в СМИ программу такую… идеологическую такую разработку, снять несколько сериалов, сделать несколько роликов, что усыновлять – это престижно. Вот вспомните – институт воспитанников и воспитанниц в России, да? Помните, у Толстого - Наташа и Соня: Соня знала, что, когда она выйдет замуж, за ней не будет имения, но платья им шили одинаковые. Сегодня новому русскому взять ребенка – это не проблема, содержание ребенка сегодня такое же, как содержание породистой собаки.

Л.М.: Это круто, не пришло бы в голову новому русскому потребовать при усыновлении породистую родословную. Впрочем, в наших собачьих клубах опыт есть – для состоятельного клиента нарисуют с любыми титулами… У тебя вышла книжка пьес последняя?

М.А.: Нет, сейчас вышло переиздание книги "Меня зовут женщина", и в нее включены две новые повести, одна была в "Космополитене" - "Мобильные связи", и вторая с таким идиотским названием: "На фоне Пушкина. И птичка вылетает…" еще нигде не была.

Л.М.: Где купить?

М.А.: Говорят, везде лежит. Я, правда, ее еще не видела. Издательство "Эксмо", у них очень хорошо поставлена пропаганда – они Маринину всегда издавали. Это мой первый с ними издательский проект, но говорят, что книжка лежит просто везде. Что можно в округе не расклеивать афиши, потому что идешь по округу – и везде твоя рожа. (Смеется).

Л.М.: Хорошо. Тогда последний убойный вопрос. С чем вы связываете то, что я не видел ни одной значимой рецензии на вашу книжку? Если я не прав, то мне хотелось бы знать информацию.

М.А.: На какую – "Мне сорок лет"?

Л.М.: Больше всего, на мой субъективный взгляд, потому что объективной информации нет, резонанс вызвала именно эта.

М.А.: Была рецензия в "Русском журнале", написанная Львом… (пытается вспомнить фамилию).

Л.М.: Это я и есть.

М.А.: Да ты что… (пауза).

Л.М.: Я же говорю, что…

М.А.: А я не знаю твоей фамилии. Как твоя фамилия?

Л.М.: Московкин…

М.А.: Точно. Сумасшедший дом! Зря сказал, я бы сейчас сказала все, что я думаю об этой рецензии.

Л.М.: Ты же мне на автоответчик сказала.

М.А.: Да, но я хотела… Да, я сказала на автоответчик, но ты не ответил.

Л.М.: Но если хочешь поругаться, то это еще лучше, в Сети это приветствуется и поощряется.

М.А.: Нет, я хотела сказать, что меня там безбожно причислили к лику святых просто так, изобразили гениальной во всех степенях. Я, в общем, в чем-то согласна.

Л.М.: Но я же знаю ответ на этот вопрос – из "Хазарского словаря" Милорада Павича, но хотел услышать, что скажет сам автор.

М.А.: Нет, но вы знаете, я сталкивалась с тем, что рецензии – хвалебные рецензии на эту книгу – спотыкались о тело главных редакторов, мужчин определенного поколения. И все пали жертвами.

Л.М.: Но, например, Анна Максимова могла написать все, что хотела. Она написала то, что она сама хотела, и написала вот так вот – капустник, но честно дала возможность автору ответить.

М.А.: Но, понимаешь, Максимова же не рецензент, не литературовед, Максимова - поэтесса, у нее свое кино в башке, к тому же девушка, много лет со мной знакомая. Тут другие проблемы. Есть некоторое количество женщин, которые очень болезненно реагируют на, так скажем, мои оценки в ток-шоу "Я сама", в котором я, слава богу, больше не работаю.

Л.М.: Почему?

М.А.: Я консультирующий психолог, я анализирую их проблемы, и они не могут меня любить, я их понимаю. Как консультант-психолог я отлично понимаю, почему, когда я говорю с экрана какие-то вещи, которые человек на уровне своего бессознательного и так все время фетешкает, - это вызывает его неприятие. И я считаю эту реакцию нормальной. Так же и с книжкой – в общем, мужчины ее почему-то не готовы прочитать, а что касается женщин, то у меня такие мешки писем о том, что ой, спасибочки, нашим языком кто-то наконец что-то пропел. Вчера мне на шею бросилась одна известная актриса – не буду рассказывать, кто, – которая страдала и говорила: откуда вы все про меня знаете, тут все написано про меня. Меня вот точно в это время изнасиловали, меня вот в это время, значит, начальник толок… Я говорю – вы с пятьдесят седьмого года? Она говорит – да. Ну какие вопросы, мы просто дети одной судьбы. Я как бы просто сделала это первая – это все, надо было только прорвать плотину. Со временем это все будет написано более подробно. Так уже было на Западе.

Л.М.: Так это новый тип литературы, или вообще искусства – гуманитарно-технологический: как жить, handbook для умных неумеек?

М.А.: Нет, это просто как жили-были негры, у них был фольклор. Но была культура граждан-начальников белых, которые писали романы о неграх. Был Лев Николаевич Толстой, который был гражданином-начальником и поэтому описывал, как женщина рожает. До сих пор все женщины вздрагивают от этого описания, потому что это без знания дела описано. Было табу на освещение некоторых проблем. Но вот негры взяли и написали, а как у них было на самом деле. При том, что я-то в этом смысле только "первый негр, попробовавший перо", потому что за мной придут уже как бы виртуозы. Они все это расчешут, косички заплетут, бантами украсят.

Л.М.: Так что мешало Автору?..

М.А.: Моя книжка "Мне сорок лет" такая несчастная, торопливая, написанная по договору с издательством, я до сих пор стыжусь ее открывать, потому что там чудовищная редактура. Она же была сокращена на четыреста страниц, потому что я распахала. Был договор на пятьсот страниц, я написала пятьсот компьютерных, а пятьсот печатных оказалось в два раза меньше. Сокращала сама издатель, потому что я была настолько в материале, что не могла. Там какие-то истории на середине музыкальной фразы обрываются. Количество опечаток зашкаливает. Ну, я говорю, что эта книга должна войти в книгу рекордов Гиннесса, потому что там только в слове "педераст", произносимом Борисом Николаевичем Ельциным, две опечатки. Когда цитируется президент, и президент говорит "пидедерас", то естественно это читается как авторская краска. И очень многие люди спрашивали, что я хотела – поднять или опорочить президента. Вот.

Л.М.: Ну да, теперь же модно опускать президента – это как с коммунистическим прошлым: бывшие апологеты с отвращением откидывают свой хвост, лучше бы откидывали копыта.

М.А.: Поэтому я не отношу эту книжку к литературе, я отношу ее как бы к мемуарному жанру, и мне за нее очень стыдно. Вот, скажем, книга пьес – это то, что является литературой, потому что я профессиональный драматург. Другой вопрос, что театр вовремя не захотел со мной иметь адекватные отношения. Но это в силу того, что моя психофизика не годилась для психофизики театральных драматургов. Потому что надо было с режиссерами дружить, спать, давать взятки, делиться гонорарами, закрывать глаза на их необразованность и все остальное. Это при том, что я в нашем поколении вполне удачливый драматург, у меня практически все поставлено. Сейчас скажу – у меня четыре пьесы переведены на английский и поставлены там, у меня три пьесы переведены на немецкий и поставлены там, одна была лауреатом Боннского бьеннале. То есть я как бы вполне в шоколаде. Но при этом когда люди сейчас читают мои пьесы, говорят: "Блин, а почему ты тогда не ставила?" И в какое-то время я устала от брака с романом и начала писать… – от романа с театром – оговорочка почти по Фрейду. И начала писать прозу, потому что я ее только писала, у меня ее выхватывали из чернильницы и она тут же выходила без переводчика. Сейчас я пьес не пишу, хотя в Москве у меня идет замечательный совершенный спектакль, вот уже пятый год с аншлагами непрерывно. Сейчас репетируется другая пьеса в театре.

Л.М.: Какая?

М.А.: В театре Арцибашева "Пробное интервью на тему свободы". Действительно блестящий спектакль, хотя актеры до сих пор текст написанный не могут выучить, часть слов говорят от себя. Но очень хорошая постановка, блестящая актриса в главной роли – Елена Стародуб, она лауреат "Хрустальной Турандот", вообще суперартистка. Просто перестали снимать кино, и никто не знает звезд этого поколения, Елена Стародуб – это настоящая звезда. Поэтому понятно, скажем, невнимание к моему роману, у которого какие-то сумасшедшие, говорят, тиражи. Но у нас очень непростые отношения с издателем, и я очень бы хотела расстаться с ним.

Л.М.: Неужели New Generation – Поколение-Р – наши проблемы читает?

М.А.: Девушка ко мне подходила из Иркутска. Девушка из Новосибирска, которая купила книжку в Израиле и дальше ее ксерил весь Новосибирск, пока тираж не поступил. Ну, потому что у них быстрее идет на Запад. У них количество звонков из разных точек мира от наших эмигрантов. Это поколение, конечно, в этом смысле ценнее, чем пресса. Ну, я говорю, что я в этом смысле человек довольно отмороженный к реалиям-признаниям, поскольку очень рано все получила – в 27 лет, в глубокий застой, мою первую пьесу поставили в десяти театрах, меня вынуждены были принять в Союз Писателей, потому что мне три классика давали рекомендации. И я сразу стала как бы таким уже подавшим сильно надежды писателем. Поэтому я сейчас говорю, что мне совершенно все равно, кто пишет и чего пишет, я даже пальцем не шевельну, чтобы это организовывать. Более того, пока моя избирательная кампания идет без единой копейки, пока она вся идет на мои только деньги. Ни одной проплаченной статьи. Потому что каждый раз после какого-то телевизионного эфира мне звонят и говорят – слушай, ну где ты взяла такие деньги, наверное, тебе Чубайс отстегнул такие деньги. До сегодняшнего дня все, что делают журналисты, они делают для меня бесплатно. Хотя в это никто не верит.

Л.М.: Так что там с "Я самой"?

М.А.: Что касается ток-шоу "Я сама", я сейчас быстренько отвечу – в принципе информация уже прошла много где.

Л.М.: Зачем быстренько? – "а из зала мне кричат: давай подробности!"

М.А.: У нас случился разрыв на почве двух проплаченных передач, это ни в коем случае не предвыборный скандал, потому что все мои коллеги по блоку осуждают меня, считая, что я должна была 19 декабря на халяву сидеть в эфире и загружать своим лицом бессознательных избирателей. Было две передачи. Первая передача была с Маршаком, который лечит от наркотиков, проплаченная передача, в которой я говорила одно, а меня нарезали по-другому. Ну а уж когда случилась вторая передача про "Университет Натальи Нестеровой", где просто нарезали сладкое повидло, я почувствовала себя публично обесчещенной по всей программе. Но канал находится в плохом состоянии и торгует своими печатными площадями, что называется, поэтому наш альянс не может существовать дальше. Более того, мне казалось, что люди, которые… Да, причем в передаче, посвященной лечению наркомании – это вообще была Вальпургиева ночь – не было ни одного независимого нарколога в зале, так же, как, впрочем, у Нестеровой не было ни одного представителя системы вузов. Вообще ни одного. Передача, хотя была снята в июне, специально лежала до какого-то сентября, когда все, кто срезался, сразу рванули к Наталье Нестеровой. И самое смешное, что программа Маршака истерически визжала о том, что если кто-то обещает в течение суток вылечить вас от наркотиков, то это бред.

Л.М.: А как же "способ лечения" для "Журналиста для Брежнева" у Незнанского под Тополем?

М.А.: Приходите к Маршаку, платите несколько тысяч долларов, и вас, значит, посадят в позу лотоса и вылечат от наркотиков. Но при этом к программе подклеили рекламу, которая обещала за шесть часов вылечить. То есть ну полная чума! Вот это уже напоминает рекламу Аум Сенрике по степени ответственности персонажей, которые там были. Потому что все-таки не булочками торгуем и не кремами, а медициной и образованием. Мы с руководством канала не поняли друг друга. Я, скажем, готова была бы сниматься, если б в договоре было прописано, что я присутствую на монтаже и вижу, что я говорю, но канал, естественно, не мог на это пойти, поскольку это кормушка.

Л.М.: Тогда еще один вопрос. Если ты попадешь в Думу, там такие наезды-подъезды будут постоянно, за депутатами хвостами ходят – подпиши, выступи, скажи, снимись, покрасуйся… Бедолаг просто заедает "народная инициатива".

М.А.: В принципе это везде. На телевидении никто так и не понял – ни руководство канала, никто из сотрудников – чего эта дура взбрыкнула. Вопрос в том, что человек или начинает продаваться, или не начинает, и не важно, где он находится – в Думе, в космосе, на телевидении. Знаешь, сколько мне на телевидении предлагали всякой фигни за те годы, что я работаю, и деньги там были в десять раз длиннее, чем в Думе. Вопрос же не в этом, вопрос в том, что "береги кафтан снову, а честь смолоду". Ведь если бы у меня была склонность к таким отношениям с собственной совестью, то я при коммунистах просто уже была бы секретарем Союза Писателей. Потому что предложения, от которых я отказывалась уже тогда, они сумасшедшие были. Но я говорю, что у меня было хорошее детство в интернатах, больнице и так далее, и что такое хорошо и что такое плохо - мне было привито очень рано. В комсомол не вступила, когда за мной охотились. Ну знаешь, что это было, в те годы не вступить в комсомол.

Л.М.: Знаю, сам не был комсомольцем – меня забыли: школа рабочей молодежи, потом МГУ, вечернее отделение, а я еще и старше на десятилетие…

М.А.: В этом смысле я в Думу иду не за тем, чтобы воровать, потому что заниматься бизнесом гораздо удобнее в женском движении, где какой только фонд мне какие только деньги не предлагал. Половина нашего женского движения – это потемкинские деревни на западные деньги. Можно уже было, наверное, виллу на Майами себе построить. Писать романы левой ногой какие-то коммерческие. Как вы понимаете, если вы меня читали, это для меня небольшой труд, чисто профессионально. А уж делать киношную заказуху – так это просто можно на эти деньги пару газет прикупить, если в год по кино… Я же профессиональный драматург, я умею построить в этой области все что угодно. Поэтому Дума для меня не является тестовой проверкой. Кстати, мои друзья "Я сама" не смотрят.

Л.М.: Да, я тоже обычно не смотрел, только один раз специально на тебя посмотрел и удивился – слишком ты умно плетешь, вне жанра ток-шоу.

М.А.: И тут после того, как МК опубликовал интервью со мной – почему я ушла – обвал звонков. Оказывается, именно эти передачи все смотрели, и именно после этих передач все сказали: "Маша-то говорила – она-то вот у нас честная, а вот ей насыпали бабок - и все нормально". Поэтому я ужасно рада, что я ушла с "Я самой" и как бы сумела сохранить свое честное имя. Потому что это бред собачий, когда ты сидишь в студии и что-то говоришь, а потом – монтажные передачи, вы знаете: один плюс один равняется четыре. Вы можете казнить нельзя помиловать - где поставлена запятая? Ты оказываешься полным заложником. Вот такая печальная история.

Л.М.: Только вид цветущего благоденствия как-то не вяжется с тем, что Автора что-то печалует. Пошли в зал – следующий мастер-класс посмотрим, поучимся политрекламе.

М.А.: ОК, пошли.