15.12.97 Лев МОСКОВКИН, Наталья ВАКУРОВА

КАТАСТРОФА КАК МОДЕЛЬ, ТЕХНОЛОГИЯ И ПУТЬ ВОЗНИКНОВЕНИЯ НОВОГО

 

В статье много цитат, ссылок и точек реминисценции для облегчения восприятия.

 

В течение семи десятков лет на земле стояла эпоха обобществления, эпоха несвершенного будущего, примата науки и аналитики, когда сексуальность считалась постыдной, недоказуемое и божественное презиралось, а «общая теория всего» казалась практически завершенной. Для кого-то в памяти остался СССР и комсомольская жизнь, для кого-то голод и одиночество после смерти близких, война или «Только в физике соль, остальное все ноль», примата и естественного триумфа науки во время, когда весь мир дружно маршировал на поля сражения, «...готовый лечь в могилу, как в постель». Другие остались олицетворением сомнительного счастья работать в шарашке или читая лекции сокамерникам – такой благодарной аудитории и компании близких по духу людей интеллигенты не имели без охраны. Интеллигентская среда не существует вне давления и распадается, будучи настолько внутренне агрессивной, что держится только внешним авторитетом.

Под конвоем эффективно строилось академическое отражение мира в форме комбинаторики аналитически достигнутых закономерностей. На генетических и эволюционных форумах Москвы о системности говорил только один человек – генетик Александр Малиновский, сын легендарного Богданова. Ему не верили, но его по крайней мере уважали и слышали. Крупнейшего эволюциониста, академика Ивана Шмальгаузена не слушали, и в ракурсе современной системы знаний невозможно отразить его идеи. Николай Тимофеев-Ресовский считался предателем и его лишили возможности преподавать (в 1969 году один из авторов статьи был последним студентом, сдавшим ему зачет).

До того, в 1944, фактически в экстремуме катастрофы, труд Гольдшмидта о гомеозисных мутациях, то есть системных перестройках организма (открытых, кстати, еще до войны Балхашиной), превратил автора в посмешище. Барбару Макклинток, изучавшую десятки лет генетические системные перестройки у кукурузы, считали чокнутой одиночкой – ее «нормальные» коллеги еще до войны оставили «бесперспективную» тематику. Но что говорить об ученых, которые сами своей наукой как сверхценностью познания мира сублимировали не находящую естественного выхода сексуальность.

Взрыв сознания подкрался исподволь и стал заметен даже неискоренимым ретроградам в начале семидесятых, когда американские палеонтологи Gould & Eldridge описали punctuated equilibria (прерывистое равновесие). Десятилетием позже Margaret Kidwell открыла генетический дизгенез, то есть запрограммированную организацией генома генетическую модель катастрофы, а Барбаре Макклинток, поскольку она еще не умерла, вдогонку присудили Нобелевскую премию и лет десять после того держалась мода защищать диссертации по интерпретации ее работ. Открывшая и описавшая явление «моды на мутации» Раиса Берг (дочь крупнейшего русского антидарвиниста, еврея Льва Симоновича Берга) к тому времени уже прозябала в Америке, покинув Академгородок под Новосибирском. Еще в той эпохе, в конце шестидесятых, француз и математик Рене Том заметил, что катастрофа моделируется всего семью типами дифференциальных уравнений. Имеется в виду фазовый переход системы с качественным скачком при линейном изменении параметров – как, например, при индукции родовой деятельности у млекопитающих.

Идеи витали в воздухе на манер пасторальных бабочек и беспечные мыслители наполняли свою жизнь тем, что изображали их эстетическую ловлю.

Перелом эпох имел такой дух и обстановку, что некоторым чистым ученым удалось поднять немалый шум и стать ньюсмейкерами на уровне властных политиков или ТВ-модераторов, как, например, бельгийцу русского происхождения Илье Пригожину с его неравновесной термодинамикой. Немалый вклад в науку (точнее, своего имени в умы людей) внесли также Дж. Фон Нейман, Норберт Винер, Эйген... Однако идея самоорганизации, или системности, или катастрофизма – в контексте приведенная рекурсия тавтологична – еще долго вызывала в академических кругах реакцию, схожую с порнографической.

Кстати, идея диссипативных структур оказалась чрезвычайно конструктивной в описании самоорганизации, но совершенно необъяснимо осталась камерной игрушкой ученых, «вещью в себе», для всех без исключения областей, где могла и должна была бы найти применение, от биологической эволюции до кооперативных эффектов психики типа коммунизации, фашизации, этатизма, системы лагерей и многоролевых социальных игр. Многие более чем прикладные научные достижения просто остались в ведении людей, широко известных в узких кругах – почти все связанное с теорией нелинейных процессов, самоорганизацией, неслучайностью случайного и вообще структурой Хаоса. По поводу сказанного столь же уместны аргументированные возражения, как и горестные сожаления, ибо обрушенные на постсоциалистическое население потоки «системности» не отличимы от оккультизма и эзотерики ни по форме, ни по функции. Между тем происходящее с человеком в искусно и искусственно пролонгированной катастрофе легко и изящно может быть интерпретировано в терминологии все той же синергетики, положения которой инвариантны, и чисто умозрительно могли, казалось бы, спасти человечество от лишних дорогостоящих и кровавых, но абортивных попыток «выхода из катастрофы», по сути являющихся ее эскалацией. Включая такой примитив, как то, что конкуренция и ее экономические аналоги не являются стабилизирующим фактором для системы в некогерентном режиме.

Для опять не находящих реализации ученых ситуация банально унизительная. Незаметно сменилась сама база академического отражения мира, принцип построения отражения: описание всего буквально через явления, происходящие с веществом и излучением в материальном мире с искусственной привязкой истории к материализму, действительно незаметно заместились приматом структуры Хаоса, что взмахом умклайдета устранило пропасть между естественным и гуманитарным в научном мире.

Описание поведения системы совершенно независимо от носителя и именно признаки катастрофичности доказательно идентифицируют системность в поведении ансамблей личностей или в развитии системы идей при отсутствии видимых границ системы и невозможности указать тот физический орган, который рассеивает огромные количества энергии при самоорганизации общества, аналоге морфогенеза для этноса как общего организма.

Мы все здесь очевидцы, актеры и зрители одновременно, под эгидой незримого режиссера, сыграли очередную юность человечества, ибо роль колыбели на сей раз была отведена России... Иначе это можно представить как процесс линьки, метаморфоза некоего гигантского, уродливо-прекрасного насекомого...

Отсюда понятно, что авторы настоящей статьи в своих научных воззрениях придерживаются чисто бытового убеждения, что катастрофа это не беда, а уникальный источник творческой новизны. Собственно, другого механизма происхождения нового жизнь не знала и не изобрела его за то немалое время, пока гостит на нашей общей планете. Все, что и говорят и кричат алармисты–апологеты апокалипсиса – более чем верно: цена катастрофы немалая, ее позитивными плодами пользуются немногие и вовсе не те, кому можно даже без эмоционального запала приписать персонифицированную вину или заслугу. Вопрос в том, для чего это так подается. Как известно, крупнейшие преступления против человечества награждаются канонизацией в той или иной форме.

Таким образом, кровавая и глобальная предоплата внесена в кассу истории, зачинщики и исполнители строго предупреждены строкой или даже главой в учебнике истории и наказаны гранитным бюстом на площади, а ареной жизни до сих пор владеют те, кто искренне верит: если выстрелить в лампу и смешать карты, то вполне верно вытащишь козырной туз.

Зачем продолжать все перемешивать, если чувствуешь себя столь уверенно, как подаешь себя же на экране? Кто или что управляет системой в том режиме, когда на нее возможно влиять, но невозможно направить? Кто этот незримый режиссер? Но ведь не только между людьми, но между, например, бабочками и цветами, усердно оплодотворяющими взаимную красоту, разумная направляющая сила столь же незрима...

Собственно, поставленный вопрос по сути является утверждением, вскрывающим конструктивную суть катастрофического режима. Позитивный исход в форме посткатастрофической невырожденной эволюции той формы, которая может быть и не лучше в чьей-то авторитетной экспертской оценке, чем любые ее потенциальные предки, кроме одного: у пережившей формы в отличие от предкатастрофических есть свое будущее в меняющемся мире. Кстати, доказательная идентификация предков пережившей катастрофу формы может оказаться недостижимой. Если бы это было кому-нибудь из выживших нужно – «опыт истории учит, что опыт истории никого ничему не учит» – спустя много поколений можно видеть, что именно ограничило размах спектра (веер) эволюционных потенций:

1. попытки сохранения стабильности ввиду неизбежности катастрофы;

2. регуляция нелинейного процесса и жесткое целеполагание;

3. сам способ описания, избранный во время катастрофы для освещения происходящего народу (фактически для оправдания власти перед ним). Неадекватные представления происходящего как правило отличаются нарушением принципа Хинчина: выше некоторого предельно-малого числа элементов описание поведения системы не связано (не выводится) из описания поведения элементов.

Приводить примеры самоорганизации из социальной сферы можно, но приходится выдерживать определенную форму. Например, согласно утверждению председателя Комитета по геополитике в ГД второго созыва Алексея Митрофанова, если нашу страну развалило ЦРУ (или Бейтар), то это воистину великая организация и стоило бы туда вступить.

Известны и факторы повышения катастрофической конструктивности. Например, цель не должна быть жесткой и предусмотренной наперед, иначе новизне просто не найдется места, а в человеческих системах она не будет замечена и абортируется. Необходимым условием является непрерывное наличие самого факта целеполагания. «Оправдывающая цель» может викарировать, девиировать и расщепляться, она не должна быть жесткой и ее наличие должно быть непрерывным, сколь аморальной или дикой не казалась бы из другой эпохи формулировка очередной абсолютной истины. Если возможна технология катастрофы, то ее ключ в непрерывности целеполагания в процессе катастрофического перехода. Кстати, для биологической эволюции известны пределы гибели – 90–99% воспроизводства популяции, при которой в принципе возможны позитивные эволюционные новации. Существенно, что кроме особо кровавых войн или реального геноцида народа, каковой пережили, например, евреи или армяне, даже самые пугающие показатели смертности у человека не приводят к системным эффектам. При переживании менее одного процента рожденных эволюция тоже невозможна, поскольку популяция гибнет. В промежутке, если катастрофический переход индуцируется и нация претерпевает системные генетические эффекты, то легитимизация извращенных моральных норм (например, постановка вне закона целой нации или ее отождествление с представителями самой гуманной профессии как убийцами) выполняет в эволюции человека в точности ту же роль, что и природные катастрофы в эволюции естественных популяций: землетрясения, поднятия или затопления земной поверхности, изменения экотонов (экологических барьеров типа горной цепи или берега). И не следует приписывать антисемитизм вождю или фюреру в качестве его управляющего свойства, он тоже не режиссер, а может быть, самый зависимый из актеров.

Таким образом, гибель при ее достижимых уровнях у человека сама по себе к системным эффектам не приводит, они возникают за счет стрессов и синергизма при совместном действии двух и более факторов включая вышеуказанную гибель. К стрессам в продленным генетическим эффектам приводит, например, глобальное распространение депривациипространственной, информационной, сексуальной, эмоциональной и т.д. Депривация и неадекватное проявление социальной агрессивности – имманентные характеристики катастрофы. Усиливают системные эффекты при совместном действии также контаминация социальных ролей и так называемая «сталинская форма отбора», когда критерий его действия формируется и девиирует в процессе действия, реализуя сублимированную сексуальность в социальный садомазохизм.

С этой точки зрения можно оправдать все, что угодно, но не следует забывать, что данный текст не ставит такую задачу, и с другой стороны, одно и то же общественное явление имеет совершенно не связанные оценки исследователя в эволюционно–историческом ракурсе и в описании конкретной судьбы того же исследователя как участника событий. Катастрофа – это действительно большой театр, но без удобного теплого партера, а с кровавой сценой и одичавшей галеркой. Собственно, прогресс, принесенный варварами, определяется возведением уродства в ранг эстетической категории на уровне классической красоты. Красота есть виртуальное свойство невырожденной системы или ее продукта в эстетической эмоциональной реакции, и противопоставляется она не уродству, а именно серости генетического мусора.

Если попытаться передать смысл статьи в ином языке, более наукообразном, то же самое можно передать следующими тезисами. И обратите внимание – здесь как бы нет материализма (то есть никак не используются понятия «вещество» и «поле, излучение»), но все же предложенная форма описания катастрофы преемственна с конструктивной частью материалистического направления прошлой эпохи вследствие формализуемости и полного отсутствия эзотерики или тяги к недостижимому в понимании.

Резюме: центральная проблема невырожденной эволюции – источник и цена достижения принципиальной новизны.

1. Любые системы невырожденной эволюции имеют идентичные описательные модели. Например, если поставить задачу понять для себя и объяснить другим, почему в эпоху катастрофы (Холокоста) люди относились к системности столь же ханжески, как к сексу в его естественном выражении, неизбежно использование тех же моделей и описание волнообразности явления викарирования (смены, замещения) моды.

2. Генерация новизны возможна исключительно в системе, испытавшей катастрофический переход с переключением режимов когерентной–некогерентной–когерентной эволюции с наличием субъективной эстетической оценки–отбора.

3. Существует достаточно много содержательных и содержательно различных моделей катастрофы. Наиболее формализована модель Рене Тома, описывающая в системе дифференциальных уравнений, как линейное изменение параметров приводит к фазовому переходу. Известны также модели в форме нелинейной термодинамики с описанием аттракторов в диссипативных структурах, в которых при рассеянии энергии в тепло происходит морфогенез или его простейшие аналоги в форме физической самоорганизации. Менее известны т.н. фракталы (самоподобные структуры), однако их использование более уместно в отображении естественных и жизненных явлений доступными человеку средствами, чем традиционные геометрия и алгебра. Моделирование фракталов с помощью компьютера и практически бесконечные возможности итераций позволяет генерировать сказочно красивые картинки, действительно напоминает самое Жизнь. Впрочем, любые продукты самоорганизации эмоционально активны в эстетическом восприятии.

4. Живые системы имеют генетический механизм катастрофы как приспособление для переживания быстро или непредсказуемо меняющихся условий среды, за которыми система не успевает следить по механизмам согласованной (когерентной) эволюции. Обеспечивает катастрофу спящая чуждая информация, способная взорвать систему изнутри («Министерство революций в правительстве»). Система с таким информационным сожителем фактически является переводчиком шума в смысл, и за всем, где это в принципе может происходить, стоит обязательно генетический аппарат – в этом смысле жизнь, которая есть способ существования информации, вездесуща. Аналогично описанному генетическому в Советском периоде был реализован гениальный аппарат в современной терминологии public relations, акцептирующий настроения людей и на их основе формулирующий, эмитирующий и тиражирующий информационные блоки в форме неких необходимых истин. В этом смысле советская структура может быть оценена как наиболее прогрессивная форма общества, а структура ее «Государственной безопасности» не защита от перемен, а напротив их генератор.

5. Творчество виртуального мира (например, в журналистском освещении) со своими героями, вождями, истеблишментом, андеграундом и диссидентством, имеет физическую привязку – параллелизм динамики катастроф типа моды на мутации Раисы Берг, синхронность мировой геополитики виртуального мира. Иными словами, синхронность всемирных (циркумполярных) событий, независимых в смысле отсутствия между ними физической связи, отражает синергизм двух факторов: существование общей модулирующей жизнь волны и механизма усиления, действующего в живых системах, воспринимающего модулятор как управляющий фактор. «Модулирующая волна» фактически есть пороговое значение комбинации многих физических параметров среды, приводящих к нелинейным эффектам (как при любой катастрофе). Иными словами: а) синхронные явления, например, волны кооперативных эффектов психики типа обобществления или фашизма, не аналогичны, а имманентно гомологичны, то есть имеют общую природу; б) указанная «модулирующая волна» фактически модельное (виртуальное) понятие, как эфир или теплород, не более чем удобное в некоторых логических построениях, но лишенная собственного физического смысла (в отличие от такого, например, виртуального свойства объекта, как красота, выявляемого исключительно в рефлексии субъекта.

6. Различие между, например, советским и американским народом не столь велико – скорее идентификация различий требует специального исследования, если не иметь в виду уровень жизни и другие чисто внешние показатели. Но управляющая роль указанной незначительности привела к реализации двух полярных в социально-историческом отношении каналов самоорганизации. Оба указанных народа как и многие другие примерно в одно и то же время претерпели цепь катастрофических переходов и согласно чисто биологическим (эволюционным) закономерностям образовали своеобразный «первичный котел» в котором игра индивидуумов уступила в пользу игры отдельных характеристик, как будто каждый участник преобразования нации принес свою целостность в жертву, а свои генетические потенции во благо будущих возможностей своей nаtiоn. Здесь надо повторить, что происходящее с человечеством на переломе эпох, столь необъяснимое в смысле интеллигентской логики по крайней мере без ущерба для собственного морального здоровья, имеет некий высший инфернальный или божественный смысл по аналогии с естественной эволюцией и собственно ничем от нее не отличается – аморальные «моральные нормы» играют роль природных катастроф имея в виду наибольшую развитость, совершенство советской организации «утечки» информации и ротации востребованной истины, соответствующей пониманию жизни как способа существования информации.

7. Полярная схожесть наций необходима, ибо служит приютом созревших в эволюционном котле идей и умов. Изоляция на определенном этапе спасает возникшую новизну для потомков, иначе породившая материнская среда ее задушит.

8. Зависимость от передаваемой mass-media информации – то, что невозможно стать реально независимым, просто выключив кнопку телевизора или выбросив в мусорное ведро газету – напрямую связано с тем, кто, грубо говоря, за людей решают их судьбу – именно те из них, кто сам испытывает проблемы общения и поэтому не может не вмешиваться в социализацию других, их заставляет делать это базовая тревожность, резко усиливающаяся под действием «модулирующей волны» («сам жить не может и другим не дает»). Момент истины состоит в том, что неподверженные навязанной форме общественной жизни люди тем или иным способом из нее исключаются – например, в начале девяностых годов массово выезжали из страны, до этого часть населения самоограничивала свою жизненную активность шестью сотками и Партия и Правительство этому активно способствовали, начало советской власти было ознаменовано достаточно значительным суицидом. Причем речь идет именно об активной части населения, не о тех, кто годами смотрит на окружающий мир сквозь пьяные глаза и туман похмелья.

 

Таким образом, катастрофа имеет свою временную структуру и может быть описана изнутри ее человеческими элементарными составляющими. Повторяю, мы – очевидцы, кем бы мы ни были и как ни были бы полярны наши убеждения и устремления. Поскольку жизнь человеческая коротка и времени другого мы не знаем, нам самим трудно понять, насколько ценен наш опыт и наши наблюдения, будь они описаны в независимой терминологии, но не в форме морального уничтожения современника. В принципе, нам не надо знать, как был устроен Третий рейх и что привело к фашизму, о чем думали Сталин или Берия, в чем виноват Торквемада и так далее – достаточно было бы немного рефлексивности, столь типичной для русской интеллигенции, чтобы представить, почему каждому из нас не сидится дома, просто описать свои чувства и свое возбуждение, что выталкивает нас из семейной обстановки и теплой постели на холодную и безжалостную общественную арену, из-за кулис жизни на ослепленную софитами сцену, где мы не верим друг другу и убиваем себя из ревности к сопернику, призывая к высшей роли над собой того, кто еще хуже, чем мы. Вспомним, как это было, и с грустью согласимся – то, что казалось зарей новой жизни и границей больших ожиданий, из свершенного будущего воспринимается неповторимой вершиной, забываемой и забытой.

Именно потому каждая новая катастрофа оставляет столько горечи, страха и потерь.

 

Hosted by uCoz