news_23 6-10-94 24-5-97 22-10-99 05-01-08

Лев МОСКОВКИН

Памятник Зависти

Творчество жанра: непечатная версия «Театрального романа»

Типология редакторов с точки зрения автора

АВТОР И РЕДАКТОР: ХОЧЕШЬ НАПЕЧАТАТЬСЯ – ХОТИ ДАЛЬШЕ:

ХОТЕТЬ НЕ ВРЕДНО. ВРЕДНО НЕ ХОТЕТЬ

вариант заглавия ТЕХНОЛОГИЯ АВТОРСТВА

(адаптированный для редактора вариант напечатан в журнале «Журналист»)

 

Посвящается каждому редактору, который прочитал хотя бы один написанный мною текст до того, как напечатать его, и после этого все-таки напечатал. Напечатал, потому что понравилось, но не для заполнения полосы назло другому автору.

Хороший писатель – это мертвый писатель. Хороший редактор компилирует материал, когда идеи, мысли, словесные находки авторов синергично сливаются в высшие находки с генерацией нового, как это может получиться на пресс-конференции. Если посмотреть в учебники и руководства по журналистике, роль редактора именно в том, что никто из них не делает. Мало того, не дай бог передать редактору неотредактированный текст. Теоретически редактор должен распределять задания, а по их исполнению – редактировать, компилировать, дайджестировать полученную информацию. Но это – идеальный редактор, в реальности они предпочитают работать с завершенным кусками удобного объема, избавляя себя от значительной доли своей работы. То есть просто производя отбор готовых кусков. Журналисту тоже не хочется рисковать, проще взять то, что уже в каком-то виде попало на экран или на страницу. И так-то новое – есть узкая прослойка между известным и неизведанным, а редактор сокращает ее до почти невидимой пленки, этакого одноклеточного живого слоя между корой и древесиной. Насколько же трудно опубликовать текст, у которого для публикации лишь только один аргумент – он интересен для чтения. Редактор будет его читать и с чувством личного оскорбления в адрес собственной бесталанности, выискивать причины отказа, которые потом придется долго выслушивать. Иногда таким чтением занимается целый отдел. Если же есть иные рычаги воздействия на редактора, все равно как писать и лучше не привлекать внимания излишней искренностью, чувством слова или другими журналистскими достоинствами.

 

АВТОР – сколько же написано о нем! Сколько слов высоким штилем истрачено на капризное и неуравновешенное существо, мучимое фантастическими болезнями, плывущее по жизни в волнах настроения на утлом плоту патологической обидчивости, нещадно истязающее своим демонстративным – «Меня никто не читает!» – одиночеством. Жена давно ушла – если бы она еще была, и сидел бы дома, весь в пластырях и примочках, и его стоны не вырывались бы за пределы супружеского ложа... Но поскольку терпеть все это один человек долго не может, существует целая армия специально закаленных и натренированных людей, создающих вокруг невозможных авторов буферный поглотитель эмоций, тем защищая от тлетворного влияния счастливое человечество: РЕДАКТОР принимает удар за ударом на себя, еще более закаляясь, в лучшем случае отфутболивая автора к коллеге.

 

РЕДАКТОР – человек воистину стоический. Он имеет в запасе набор слов и выражений, как заряженный персональный компьютер, отвечающий на любую ошибочную комбинацию в наборе клавиш мертвенно-неторопливым голосом без выражения: «подумай еще» или «отойди от компьютера болван». И вместо того, чтобы графомански портить пачку за пачкой (120р. за 500 листов) продукт промышленной переработки трупа дерева или заполнять килобайты магнитного вещества своими эпохальными знакосочетаниями, авторы продолжают сверлить редакторов больными и назойливыми глазами, столь резко дисгармонирующими с парадоксально-мазохистской вежливостью: «Скажите, а Вам лично нра...?» – «Мне лично да, но...» – «Что «НО»?..» – «Собственно, ...»...

 

Разумеется, любой случайный акт садизма приносит нечто мимолетное. И некоторые авторы даже живут тем все жизнь, не подозревая, что кроме исписанных листов и профессионально замученных сотрудников всевозможных редакций есть еще солнце, красивые женщины и детский смех – то есть самое Жизнь, а не только ее больное отображение. Как сказал один из А. Про одного из Р., «Он не щадил себя и это давало ему моральное право не щадить и других». К сожалению, я тоже автор. Может быть просто потому, что перепробовав все виды общественно-полезного труда, пишу другим о том, что не умею сам. Но, в каждом очередном вежливо-льстивом отказе позолотив все ту же пилюлю: «Лучше отнесите Ваш труд в другой орган... – ТАК ГДЕ ЖЕ ПЕЧАТАТЬ??? – Ну, я не знаю, я-то здесь при чем. Но наш ж. (или г.) тебе, старина (Вам, дружище), не подходит...» И далее по кругу...

 

Почему же мои статьи все же проскакивают и в ж. (журналах), и в г. (газетах)? Во-первых, я никогда не показываю редактору, как мне это важно. Он и так это знает. Во-вторых, всегда подчеркиваю исключительность именно «Вашей редакции»: экзальтированно дыша в ухо редактору – «Понимаешь, старик, мне до тебя на трамвае ехать ближе, чем до тех версификаторов на метро» – вариант «провокаторов» или просто «негодяев» – произносится имя более популярного издателя или конкурента-редактора. Все всё друг о друге давно знают, но не надо только говорить это вслух и тем более – писать об этом статьи, чтобы взывать к совести редактора опубликовать «истину». В-третьих, никогда не прошу вернуть экземпляр «рукописи», отпечатанной по возможности на очень качественном принтере, а не на машинке в седьмой копии папиросной бумаги, которая так нужна, что автор продолжает ездить за ней и после того, как редакция переехала на другой конец города, а бумагу еще до переезда использовал по более достойному назначению замученный семейными неурядицами пожилой редакционный курьер по фамилии Лапидус. Разумеется, каждому редактору доверительно сообщаю ласкающую ложь: «Это – только для Вас, если не подойдет – ну, выбросите...» И в-четвертых, еще лучше – где-нибудь на очередной презентации, где иногда за час я выпиваю шампанского до головной боли на сумму больше всех моих месячных доходов, изящно раскланиваясь с редактором в свете камеры (которой снимают, естественно, вовсе не тебя), небрежно передать привет и – очередную рукопись, чтобы тут же небрежно «забыть» о ней. «Все стихи стоят друг друга – понятны лишь те, что напечатаны». Поэтому не терзайте редактора и его пуговицы. Простейший вопрос – «А тебе лично нравится моя рукопись?» – в нормальном человеке будит монстра, алчущего переделать – если не весь мир, то хотя бы искромсать этого одного с его подставой... Ведь рукопись не приобрела еще магическую власть Печатного Слова, недоступного блудливым рукам корректора, вооруженных целым арсеналом знаков препинания, весьма опасных для исходного смысла. Поэтому ненапечатанное как бы не существует для мира людей, для общественного мнения с его понятиями об этике и прочими кандалами для шустрых газетчиков. Спустя даже не столетия, а уже после двух-трех десятилетий историк (очевидец!), позевывая, произнесет в пространство: «Как это? повторите имя? нет, не припоминаю... Ну и что ж, что понравилось, когда читает твой друг или подруга вслух за столом, на котором стоят напитки, многое нравится, что невозможно при иных обстоятельствах прочитать с листа».

 

Многие сомневаются – великому Эйлеру не надо было печататься, но надо было ровно половину физического времени жизни водить пером по все той же бумаге, чтобы чертить каждый раз нечто гениальное вроде «е^–ip= –1». В творчестве еще много загадок, очевидно одно – делаем мы это для достижения равновесия внутри себя. Если «это» еще кто-то и обнародует – это, простите, получается, как говорили в эпоху застолья, «за трешку пол-литра и червонец сдачи». Потому что за деньги так не пишут – нерентабельно, но о том, как продаваться за деньги – в следующий раз. Мне еще предстоит узнать, как это делается – не научусь, но хоть напишу статью об этом – может быть и заплатят чего-нибудь...

 

Один раз в жизни все когда-то бывает впервые.

 

Для тех, кто впервые, приведем типологию редакторов, на основе множественности парадоксов.

 

1. Пофигист. В советское время таких почти не было, теперь пофигизм как личная жизненная стратегия набирает силу и как общественная философия. Редактор-пофигист публикует все, что ни принесешь, распихивая по рубрикам и кое-как вырезая нужный объем. Продолжается эта вакханалия до тех пор, пока ревнивые коллеги не обнаружат появление читаемого конкурента и не устроят пофигисту пару убедительных истерик.

 

2. Злобно-советский. Не публикует ничего, но убедительно просит приносить и приносить еще. Парадоксально бесенеет от каждого прочитанного слова и еще больше – от необходимости читать. Реликт, уходящий в прошлое, парадоксально составляет большинство в редакторской гвардии. С негодованием им отвергнутое публикуется без изменений в более престижном издании и приносит автору известность. При одном условии: если не поддаться минутному настроению и не уничтожить отвергнутое. Желательно сделать нечто противоположное – усилить то, что редактора данного типа в тексте возмутило, и продолжать предлагать текст разным редакторам.

 

3. Как ни странно – мне, как чистому автору, все странно в этом мире, где я не умею устраиваться – между первым и вторым типами редакторов есть глубокое родство на уровне скучного в постели, почти импотента, экранного ньюсмейкера, и полоумной бабы, которую удовлетворить естественным путем вообще никто не может и поэтому они и познакомились за экраном, на невидимой читателю или зрителю зоологической арене, имя которой – редакция. Полученный рекомбинант несовместимых типов дал редактора-отца родного всех неприкаянных авторов, коих он привечает в немыслимых количествах и собирает их разнообразные творения. Однако за тем обычно ничего не следует, хотя он никуда не уезжает и продолжает столь убедительно обещать, что вот-вот напечатает, даже показывает иногда макет, из которого по непредсказуемым причинам материал в последний момент на грани дедлайна почему-то слетает с публикации, оставляя парадоксальное ощущение, что автор все же свой в доску. Творчество автора падает, как в люфт-клозет – без звука и упрека. Развязка наступает только с закрытием редакции или перепрофилированием СМИ.

 

4. Редактор редактирующий. Без назойливого зуда в руках внедрить хотя бы одну запятую не способен прочитать даже вывеску на магазине или объявление в редакции о продаже колготок. Набрасывается, как сарыч на падаль, на текст и курочит его, затем с удовлетворением публикует то, что ему заведомо известно без всякого автора, вымарав все новое или наиболее интересное. Парадоксально вопреки такому редактированию, которое приносит автору сомнительное удовлетворение от случайной связи на почве утомительного воздержания, публикация, как странный и явно не авторский ребенок, все равно приносит автору популярность. Одновременно автор получает шикарный повод чувствовать себя гением, рассказывая друзьям, что именно убрали из текста ради врезки дебильной рекламы, то есть что могло бы получиться, если бы не редактор.

 

5. Редактор дидактический. Большую часть времени тратит на поучения как и что писать, отнимая как желание это делать, так и само время. В отсутствие автора рассказывает, как ему тяжело одному везти этот воз, и что автор очень плохо пишет – не только этот, вообще все, но этот особенно. Когда действительно плохо, мучается с текстом молча. Публикует то, что диктуется сиюминутной необходимостью, в основном его личной. На конкретные вопросы отвечает: «почитай газету, посмотри, как это делается». Парадоксально из оставшегося «ничто» мучаясь, делает типологизированную и рубрицированную газету, у которой есть своя аудитория, и которая служит образцом в череде примеров для обучения студентов на факультете журналистики.

 

6. Редактор-автор, наиболее опасный. Выгодно отличается от всех предыдущих в личных контактах, составляя тот единственный тип редактора, после общения к которым не возникает желание повеситься или сменить специальность на нечто вроде торчания в коммерческой палатке или доставки газет на дом. Отличается деловым и почти ласковым разговором, хорошо и убедительно обещает. Собирает все тексты и уезжает с ними в Тель-Авив, Нью-Йорк или Сидней для издания собственного журнала на русском языке, какой-нибудь «Any way». По счастью для нас всех, кто прозевал все поезда-пароходы и опять застрял в России под опекой очередных большевиков вопреки логике, единственный известный мне вариант продолжения привел к возвращению: у Михаила Полячека в Израиле ничего не получилось, потом редактировал в Москве еженедельник «Алфавит», потом учил студентов журфака на основе своего богатого опыта.

 

Если же после угара общения с редактором в момент просветления, который у автора все же бывает, но у редактора – никогда, внимательно посмотреть на газету или журнал, можно видеть – для продвижения материала на печатные страницы вовсе не нужно таких демонических усилий, которые сопровождают брачные игры каких-нибудь зубробизонов или икрометание у предельно истощенных дальним плаванием и браконьерами проходных лососевых. То, что для этого нужно, настоящему автору недоступно, как до Луны пешком – хорошие знакомства или по крайней мере уверенность в себе. Недоступно согласно дефиниции. Имея хорошие знакомства или по крайней мере уверенность на уровне откровенного блефа, вовсе не надо мучиться над каждым словом, достаточно их просто накропать побольше и не обязательно на компьютере. Но и жалеть о таком счастье не стоит, потому что писать хорошо – это вредно для знакомств и положения, зависть играет в человеческой цивилизации намного более значительную роль, чем принято говорить вслух. Другой цивилизации не бывает, и если бы я был какой-нибудь Церетели или хоть чуть-чуть Вознесенский, я бы поставил памятник Зависти. Чужая зависть вылечила меня от глупости: когда я занимался собаководством и достиг в нем зачем-то высот немалых, был эпизод – редактор неплохого журнала «Юный натуралист» орал на меня в аффекте за то, что собаководы «дорого продают собак». Встреча была случайной и ни к чему не обязывающей, но подвигла на вязку собственной собаки, до этого крика я и не догадывался, что невозможно заниматься планированием чужих вязок и не знать, как весь процесс происходит в твоем доме. Спустя много лет на меня так же немотивированно, в аффекте орал прибившийся к синагоге неприкаянный еврейский активист, как будто столь же неприкаянный, но прибившийся к «Еврейской газете» я, должен отвечать за все его неудачи и расхождения того, что он имеет, с тем, что бы он считал соответствующим своему «я».

 

Поскольку людей ведет по общественной арене зависть, в нашей стране каждая проблема, которой буквально все, кого ни спросишь, мучаются молча, никогда не признается общей, государственной, подлежащей решению сиюминутно. Вот когда лагерей уже давно нет, выжившим за счет утраченного общественного потенциала будут фиктивно предоставлять через муторные обсуждения в Думе немыслимые льготы, чтобы колоть глаза всем прочим и отвлекать от текущих проблем. Фактически наша виртуальная власть, где непонятно кто принимает решения и к которой невозможно апеллировать вследствие отсутствия в данной системе описываемых элементов, сама же нас обкрадывает, натравливая друг на друга. Но она же и спасает. Например, когда редакторская прослойка настолько коснеет и костенеет, что приобретает все признаки мафии, вдруг следует окрик. Например, напечатать «Один день…». Конечно, к выборам 99-00 годов всей российской прессе вывернули уши, локти и иные органы, поставив на колени, и «посадили на каждом канале по человеку в фуражке». В конечном счете, еще до окончания войны «они» же сами все показали, на что редактор все равно бы вряд ли решился – что наши доблестные вояки долбят по своим же совершенно целенаправленно и уверенно врут невпопад, опровергая друг друга и самих себя настолько, что Жириновский на их фоне выглядит светочем непреходящей истины.

 

Что во многом соответствует действительности, поэтому его так боятся «коллеги» типа Селезнева или Явлинского.

 

Таким образом, каждому автору, барахтающемуся в несущих мусор волнах, бывает иногда полезно представить общую картину как бы со стороны. Полезно увидеть, что это вовсе не озеро в непогоду и даже не море, а океан с огромными айсбергами, в котором одиноким самоуверенным пловцам отсебятины делать в общем-то нечего.

 

Тем не менее, между айсбергами истории и Титаниками политического вертепа, нещадно наезжающими друг на друга, водятся и архаические буксирчики, производящие именно ту работу, которую, казалось бы, должны делать все во имя невымирания общества.

 

Так что есть все-таки еще один тип редактора, хотя работа его незаметна, как работа ювелира, после которой трансформированный в бриллиант алмаз приносит славу автору находки, оставляя без внимания имя огранщика. К сожалению, автор самостоятельно не может распознать тип редактора, с которым его столкнула судьба, сделать соответствующий вывод мог бы читатель по посмертно изданному. Автор неизданного не умирает, потому что не существовал. Он украден у нас всех излишне ретивым редактором.

 

В этом месте мы натолкнулись уже не на айсберг, а на один из немногих континентов, составляющих в комплекте эволюционные закономерности. Таким закономерностям вполне по зубам останки и наслоения человеческого творчества, подобно отложениям костей динозавров в земле или доисторической пыльцы в породе. В данном случае речь о том, что знающий все наперед эксперт или в аспекте нашей темы – редактор, будет сметен потоком нового, составленным из тел, душ и прочих останков авторов. Однако всему свое историческое место. Место автора – на патриархальном кладбище или в братской могиле, причем это две большие разницы, определяемые еще в процессе мучительной жизни, к которой Автор приговорен более чем заслуженно.

 

В отличие от автора, редактор существует без собственного слова в истории – редактор существует, пока живет. Мы не знаем, куда исчезает редактор после смерти и существует ли такой исторический факт, как смерть редактора. Поэтому не следует противиться «работе над материалом», даже если редактор вымарает наиболее дорогое сердцу автора или новую для закоснелого сердца информацию, воспринимаемую на уровне шума. Или внесет в текст нечто свое, пришитое белыми нитками по принципу «Что имею, то и введу». Это как в споре с женщиной – логические контраргументы усиливают ревнивую уверенность диктатора в собственной правоте.

 

Но он и не пропустит в публикацию то, во что он не вложил хоть крупицу своего труда. Так что, как говорится на иврите, «еш тиква» – есть надежда.

 

В общем, автор и редактор – особая песня. Как пьющий муж и гулящая жена, как ньюсмейкер-политик и политический репортер, еврейская газета и депутат-антисемит, они взаимно обожают пороки друг друга и жить без них не могут. Понятно, для чего отечественный закон о СМИ свел пауков в одну банку, зачислив в один разряд журналистов и тех, кто бегает ногами в поисках новостей, и тех, кто сидя в редакции, твердит – боже, что ты принес, это же бред! Закон не работает во всем, кроме этого. А ты уж не знаешь, в какую позу встать, чтобы у импотента-редактора хоть что-то шевельнулось в ответ.

Уважаемые авторы, вы сами по себе и ваше страдающее тело с кипящим мозгом не нужны никому и всем мешают, начиная с вас самих, но мир живет вашим творчеством. Что бы в нем ни происходило, он бы не узнал об этом, и события постепенно прекратились бы… Чтобы не завершить творчество на излете, как часто бывает с носителями блестящих имен эмигрантской литературы типа Сергея Довлатова, Александра Галича или Саши Черного, не пишите нетленку собственной кровью. В крайнем случае разбавляйте алкоголем, чтобы не было мучительно больно за бесцельно...

Далее по трафарету – классик он и в Африке классик.

 

Свободный художник в мире журналистики

У нас, как известно, «переходный период». Не в смысле, что мы от чего-то ушли и чего-то пока не достигли – это временное состояние в России вечно, как ремонт власти. Переходность означает невозможность устроиться, найти свое место под солнцем, твердую работу и уверенность в завтрашнем дне. Забыть о текущих проблемах невозможно, настолько они наседают. Но если попытаться, получается совсем нелепо: журналисты описывают производственные конфликты, шахтерские демонстрации, сопротивление сотрудников «Москва-Макдоналдс» созданию профсоюза, то есть отражают борьбу трудящихся за свои права, оставаясь наиболее бесправными. Даже те, кто работает по трудовой книжке, больше похожи на стрингеров, чем на штатных корреспондентов.

В таких условиях каждому журналисту важно понять, что ошибки, за которые нас ругают, на самом деле сделать просто невозможно. То есть опечаток и вообще дефектов стало намного больше, но они играют свою самостоятельную роль. Автор, редактор, корректор тут уже бессильны.

 

От начинающего парламентского корреспондента

Показанный РТР фильм «Небо в алмазах» о преступнике-писателе «Антоне Чехове» в исполнении Николая Фоменко доставил буквально половое удовольствие. И вот почему - там автор застрелил редактора.

Будучи парламентским корреспондентом, я хорошо знаю насколько может быть велик интерес населения к происходящему в Государственной Думе и мне очень жаль, что редакторский корпус из чистой зависти к парламентариям и происходящему в парламенте опускает стиль парламентской журналистики в традиционных СМИ, ограничивает дозу публикаций. Телевидение буквально подавлено ангажированностью, сервильностью и коррумпированностью. За плату на телеэкран может попасть любой депутат и корреспондент еще будет за ним бегать. В газетах легче проходит сложная логика политических событий, но там приходится сражаться буквально за каждую строчку, продираясь сквозь «народу это не нужно», читателям не интересно, что они там говорят» и прямое указание: «пиши, что они там все дураки».

Через парламентскую арену проходит максимальное количество информации, способное протиснуться через одно общее место. И мы, парламентские корреспонденты, работаем весьма поверхностно, ловя невербальную информацию, эмоции, обиды, ненависть и восхищения. Может быть, мы многое упускаем в смысле кинесики или проксемики, кто-то где-то не так сел или не то сказал, но мы находимся постоянно в зоне притяжения, аттракторе, майдане человеческих чувств. Не случайно попавший в Думу испытывает здесь помешательство вроде синдрома Иерусалима. Репортеры вместе с депутатами с коими мы по разные стороны баррикад, испытываем остроту чувств, позволяющую сегодня формулировать то, до чего люди у компьютеров в редакции доживут через неделю.

Исходя из вышесказанного я помещаю на личный сайт тексты без чужой правки.