Лев МОСКОВКИН, «Московская правда»

(написано в апреле 2001 года с последующими добавками)

Особенности и ошибки интервьюера: вопросы не в теории, а в случаях из практики

Интервью в туалете как жанр журналистики

Эта статья не отражает теорию – она и так описана. Здесь можно найти лишь описание случаев из жизни, которые иногда неприятно противоречат теории.

Наиболее убийственная «ошибка», способная свести к нулю влияние прочих – боязнь задать «неправильный» вопрос. Кажется, лучше сорвать одно интервью ради другого, чем создать серию безликих штампованных текстов, как школьные сочинения за пятерки, для заполнения газетных полос.

Менее важная, но тоже очень коварная ошибка происходит от стремления задавать последовательные и логичные вопросы. Сиюминутная задача интервью лежит в иной плоскости – не делать пауз, поскольку паузу интервьюируемый воспринимает как сигнал к прощанию.

Есть ошибка, в которой стыдно признаваться – диктофон не работает. У радиожурналистов такого не бывает, потому что они слушают во время записи. Я за последний год дважды случайно поставил движок на «Pause» перед интересными интервью – с Евгением Велиховым по ввозу ОЯТ и он затронул судьбу Курчатовского института, еще раньше – с Владимиром Познером об изменениях в отношении людей к образу Николая Тимофеева-Ресовского.

Интервьюируя западного человека, пусть даже по-русски, но прожившего некоторое время в стране бывшего британского содружества, следует заранее спросить, можно ли включить диктофон на запись. Иначе интервьюируемый оскорбится и всегда будет избегать контактов с журналистом. Такую сокрушительную и обидную неудачу я потерпел 06.05.97 года в РГГУ на Втором международном симпозиуме «Уроки Холокоста и современная Россия», выспрашивая более-менее свободно говорящего по-русски американца, который не только отказался говорить, но и досрочно вышел из туалета на другом этаже, увидев, что я туда вошел. Хотя я вошел с той же, что и он, целью, уже совершенно без желания разговаривать.

Напротив, интервьюируя нашего человека, лучше вообще не ставить его перед проблемой выбора, сама возможность которого пробуждает в советском человеке нехорошие инстинкты. Есть только два варианта – сунуть включенный диктофон под нос и агрессивно напасть с любым вопросом наугад, чтобы интервьюируемый понял, что деваться ему некуда. В конце концов, действующий ньюсмейкер не с дерева упал, когда он действительно не хочет отвечать на вопросы журналистов, он и приходит через другой подъезд строго вовремя, как делал убитый премьер-министр Израиля Ицхак Рабин. Или идет через толпу в окружении обильной охраны, как получилось 05.06.00 с Биллом Клинтоном после его выступления в Государственной Думе. Собственно, получилось как фильме «Каин XVIII»: из оттесненной толпы энтузиастку-диссидентку мгновенно и безошибочно выхватила охрана, вопрос едва прозвучал до завершения: «Билл, сними штаны, мы посмотрим, какой у тебя…»

Убежать от журналистов может даже «красный банкир» Виктор Геращенко, хотя получается у него это не быстрее спящего носорога.

Второй вариант еще более непристойный: очень вежливо и как можно дольше договариваться об интервью, обговаривать тематику и вопросы, в том числе те, которых нежелательно касаться, под включенный тайком или заранее поставленный на VOR диктофон (второе не надежно). Так, каюсь, 24.05.97 я обманул бдительность ученого секретаря РГБ Любфии Арифуловой.

Не стоит отстаивать такую точку зрения студенту факультета журналистики, но на работе надо получить результат, а не пятерку по курсу профессиональной этики. Например, председатель фонда экономической политики Александр Лившиц того же происхождения, что и указанный выше мой «отказник», охотно дал мне классное интервью 02.02.99 в туалете на втором этаже журфака МГУ – во всех прочих местах он был недоступен, столько людей к нему липло.

Кстати, другой не менее популярный соплеменник – Александр Минкин – 12.11.99 убежал от меня в том же направлении на втором этаже факультета, когда услышал название «Русский журнал» и фамилию Глеба Павловского: «Напишите сами, что хотите, интервью давать не буду». Получилось грубовато, но показательно, поскольку на прошедшей лекции нашего признанного «золотого пера» для студентов в 201 аудитории журфака он отстаивал точку зрения, противоположную своему поведению, и ругал Григория Явлинского за несговорчивость при подготовке интервью с ним к публикации. Между прочим, Минкин, в отличие от обычных ньюсмейкеров, врать совершенно не умеет.

Самый смешной прокол мне как интервьюеру организовал Александр Розенберг, советник вице-президента Всемирного еврейского конгресса, президента Канадского еврейского конгресса Моше Ронена, интервью с которым у нас случилось и не получилось на территории фракции ОВР Государственной Думы 14.03.01. Канадский еврей сидел с непроницаемым видом на манер американского индейца и истерика помощника его никак не трогала. Свою роль он выполнил адекватно установке: собрал в Москве с помощью неустанного контроля Розенберга материал для предстоящего в апреле доклада на Всемирном еврейском конгрессе о том, что в России антисемитизма не больше, чем в Канаде или США, а Владимир Гусинский попался не за то, о чем говорят его адвокаты. Я был готов воспроизвести в публикации любой ответ, но не получил никакого. Вопрос о том, представили ли г-ну Ронену полную картину, вызвал истерику г-на Розенберга. Весельчак-толстячок потребовал немедленно выключить диктофон и под молчание Моше Ронена долго кричал «Вы прекратите провокации», потому что он «знает этих журналистов», поскольку сам журналист и вообще «живет здесь».

«Провокационным» оказался и наивный вопрос о том, почему Ронен, будучи приглашен Путиным, с Путиным не встретился. Еще больше взвинтил Розенберга вопрос, где это в Москве «Центральная синагога», которую посетил Путин, чтобы показать отсутствие в стране государственного антисемитизма? Оказалась, что вице-президент ВЕКа заблудился в двух российских главных раввинах, поскольку на фоне ослабления Гусинского в стране активизировались хасиды, всячески привлекая на свою сторону президента. Возможно, референты Путина не сразу разобрались в ситуации, и он посетил новую синагогу в Марьиной Роще, которую взрывали, но потом послал приветствие раввину Большой хоральной синагоги, куда заезжал еще Лев Толстой.

В целом наше «интервью» выглядело странно, визит Моше Ронена выпал из внимания не только Путина, но и журналистов.

Тем не менее, срыв интервью всегда выглядит как ошибка интервьюера и «победа» интервьюируемого. Предполагается, что пассивная сторона в роли этакой недотроги должна не более чем позволять себя завоевывать, контролируя легитимность процесса соития в процедуре рождения информации.

Если уж зашла речь о евреях, невозможно оставить без внимания уникальность израильтян. Они делятся на два класса. Первые сделали религию своей профессией и интервьюировать их бесполезно, потому что они в основном ругают конкурентов. Ультраортодоксы-хасиды обзывают остальных мразью, те называют хасидов клопами, которых надо давить. С религиозными израильтянами у меня никогда ничего не получалось, в отличие от некоторых московских и американских раввинов.

Второй тип израильтян ненавидит первый и обладает особенностью четкой логической речи, которая в России не воспринимается, наш читатель способен выдержать чистую логику или голую информацию, подаваемую вне зависимости от релевантности, лишь в очень небольших дозах. Зато в Израиле с его рекордным количеством печатной продукции на душу населения включая неграмотных более чем уместны объемные тексты с обилием логических посылок (в качестве доказательства приведенного утверждения убедительно советую прочитать изумительный роман Дины Рубиной «Вот идет мессия»).

Израильская аудитория вообще очень благодарная для автора. Израильские редакторы – наоборот. В Израиле мои публикации не только читают, но и привозят в Россию, где откликов на публикации практически не бывает, да и то в основном ругательства. Зато от израильских редакторов я еще ни разу ничего кроме редких, но уверенных обещаний, не имел.

Примером-иллюстрацией к вышесказанному была пресс-конференция депутата кнессета, лидера партии «Демократический выбор» Романа Бронфмана в Интерфаксе 08.09.00. Бронфман прилетел первым с «саммита тысячелетия» непосредственно из Нью-Йорка в Москву в тот же день, привезя свежайшую информацию из первых уст, но его выступление слабо освещалось российской прессой. Зал был почти пустой, пришли только специализированные корреспонденты, разбирающиеся в еврейской тематике. После устранения с политической арены Альберта Макашова таких осталось немного, они грустили о потере, называя главного антисемита страны «кормильцем». Зато там же накануне на Борисе Березовском случился аншлаг, так что дело не в национальности, тем более, что Борис Абрамович тоже местами израильский гражданин, по крайней мере, был им для облегчения передвижения по миру.

Спрашивать Березовского – одно удовольствие, хотя доставил он его мне только через год бесплодных к нему приставаний, когда он меня вообще не замечал и единственным ответом на вопросы был отсутствующий взгляд «насквозь». Последний вопрос состоялся 16.10.00 вопреки нежеланию ведущего Интерфакса по воле самого Березовского о его роли в создании фигуры президента Путина и Борис Абрамович искренне смутился: как-то неловко о себе самом.

За год до этого 16.09.99 в том же Интерфаксе я впервые увидел две интересные особенности Бориса Березовского как ньюсмейкера с точки зрения журналиста. Во-первых, естественное при проблемах с печенью угнетение высшей нервной деятельности (желтушность подтверждала диагноз) у этого человека лишь ограничивает словесный поток, а логика обостряется. Говорил он лучше и точнее, чем обычно, интонационной четкостью выделяя ключевые слова. Во-вторых, на пресс-конференции к БАБ журналисты обычно приходят не только с установкой, но и с проблемой ее навязать уже в процессе пресс-конференции, еще до публикации.

Ведущему Интерфакса приходилось неоднократно прерывать вспыхивающие дискуссии, призывая журналиста выполнять свою роль, не навязывая мнение вслух, которое он может опубликовать. Александр Хинштейн получил четкий логичный ответ, но обескуражен не был: «Я на ваши вопросы отвечаю через Генеральную прокуратуру. Вы напишите в Генеральную прокуратуру и я отвечу».

Ситуация с наперед заданной установкой часто встречается у интервьюера или пресс-конференции, но обычно ньюсмейкер под нее подстраивается или использует. Наблюдать эффект установки проще у студентов, как было и у нас на журфаке, когда выступить перед группой был приглашен Абрам Клецкин. То, что он рассказывал о Латвии на русском языке, было менее понятно, чем о более далекой стране на языке незнакомом могло бы прозвучать. Но мы, студенты, знали наперед, как должно быть и что нам нужно.

Особую категорию ньюсмейкеров составляют люди, которые настаивают на визировании текста перед публикацией. Просят об этом многие, но упорных до результата мало. Опыт показывает, что лучше всего не заострять внимание на данном вопросе и тем более не спорить, в таком случае публикация будет заведомо сорвана. В моей журналистской практике можно вспомнить единственный случай, когда публикация интервью значительно выиграла от того, что текст проверил и уточнил интервьюируемый, причем дополнительная процедура не помешала публикации, а ускорила ее.

Это было интервью депутата Галины Старовойтовой о положении русских в Латвии.

Если интервьюируемый упорствует в вопросе о визировании текста перед публикацией, то есть хочет в публикации выглядеть лучше, чем ему кажется, можно смело плюнуть на потраченные усилия, чтобы заняться другим делом.

В пользу такой точки зрения есть несколько аргументов. Во-первых, время сейчас скоротечно, обстановка меняется быстро и еще быстрее меняется отношение к ней, перехлестываясь эмоциональными волнами. Поэтому особенно важно, чтобы текущие публикации привлекали внимание эмоциональной сиюминутностью и живостью речи, то есть всем тем, чего интервьюируемый потом может стыдиться и потому постарается из текста вымарать, будь на то его воля. Но это не проблема журналиста. Проблема журналиста – донести до читателя именно то, что прозвучало по возможности без искажений, с сохранением остроты и эффекта достоверности.

Во-вторых, есть серьезный аргумент, который надо знать, но невозможно использовать публично. Профессор Ясен Засурский много раз твердо говорил, что в американской журналистике не принято интервью визировать именно по тем причинам, которые приводят к выхолащиванию живой речи. В отличие от Александра Минкина, у Ясена Засурского слова с поведением не расходятся – декан не проверял мои тексты интервью с ним в 1997 году, ни перед публикацией в израильских «Новостях недели», ни в московском «Вечернем клубе»: «Вам нужно показывать этот текст? – Я вам доверяю, можно показывать, можно не показывать, по американским принципам. Если вы что-то не то напишите, я потом проверю, после публикации».

В-третьих, истинный ньюсмейкер, который «сделал себя сам», больше всего заинтересован в публикациях с упоминанием о себе родимом, по возможности с большим объемом текста, большим тиражом, чаще и быстрее. Сергей Юшенков был счастлив, когда я написал в «Московскую правду» о его эпатирующем законопроекте по гимну 05.02.01. Не меньшее удовлетворение получил Владимир Жириновский от публикации в «Вечернем клубе» протеста на его докторскую диссертацию («Защита Жириновского» N18, май 1998).

У меня есть пример заведомо сознательного внедрения как «оговорок» в интервью, так и подставок на пресс-конференции, когда в затушеванном интонациями слове журналисты слышали то, чего выступающий формально не говорил, но хотел бы, чтобы было услышано. Чрезвычайно опытный ньюсмейкер Владимир Лукин в ответ на вопрос о возможном влиянии на расстановку политических сил в Думе резонанса нападения Никиты Кривчуна на Леопольда Каймовского в Большой хоральной синагоге в нашем интервью 20.07.99 в кабинете председателя Комитета по международным делам, пост которого занимал во втором созыве Владимир Петрович: «Антисемит останется антисемитом, приличный человек останется приличным человеком. Так что я не думаю. Может быть, несколько людей и ужаснутся тому, что произошло — одно дело языком болтать, а другое дело размахивать кинжалом и всяческого рода оружием. Поэтому я думаю, что радикальных изменений не произойдет, но просто это еще один звонок в пользу того, что всякие националистические, сионистские… антисемитские, в том числе и фашистские в целом проявления надо жестко контролировать».

«Сионистские» вместо «антисемитские» – лучшее подтверждение высказанной мысли об отсутствии последствий кровавого события.

Чаще происходит, что интервьюируемый отказывается от сказанного, набрасываясь на журналиста, чтобы снять с себя авторство сыгравшей свою роль версии. Так неприлично громко орал 04.07.00 на репортера Интерфакса Ирину Антоновну Иновели на выходе из Орехового зала представитель президента в Государственной Думе Александр Котенков: «Где эта мадам?.. Вы будете уволены!», хотя сам создал путаницу с датой будущего обращения президента к Федеральному Собранию во время накала страстей вокруг сакрального закона о реформировании Совета Федерации.

Иногда ньюсмейкер сам был бы рад неожиданной версии, поданной журналистом в форме вопроса, но не всегда удается сообразить быстро, чаще потом приходит на ум озарение – как это не догадался? Например, на пресс-конференции 26.02.01 в Российском институте прессы на Зубовской директор агентства monitoring.ru Андрей Милехин представил данные о том, что по результатам опроса 1600 граждан в 100 населенных пунктах 7 федеральных округов России к спецслужбам россияне относятся хорошо и считают их совершенно необходимыми. Долго думая над вопросом и запутавшись в нем, когда откладывать было уже поздно – пресс-конференция катилась к завершению, единственное, чего я добился, это заметного сочувствия автора ошеломляющих данных к россиянам вообще. На следующий день пришла на ум простая мысль: нельзя же «мерить среднюю температуру по больнице», если проводится мониторинг раскалывающей общество идеи, необходимо каждый сегмент аудитории по предпочтениям исследовать отдельно и независимо от их удельного веса, поскольку мнение даже исчезающе малых диссидентствующих сегментов могут директировать общественное мнение в целом. При Сталине и Брежневе явление использовали в глобальной PR-технологии, которая напугала весь мир своим влиянием – та же, кстати КГБ в лице Пятого управления. И при Путине используются те же механизмы. Можно поверить, что грамотный социолог Милехин об этом не знает?

Совершенно особую проблему для интервьюера составляют ученые. Представители научного сообщества всегда требуют им интервью показывать и, как положено исследователям, упорны в своих устремлениях до их стопроцентной реализации. При этом они обитают в собственном вывернутом наизнанку внутреннем мире и ухитряются публично говорить строго то, что редактор потом неизбежно вычеркнет из текста при подготовке публикации.

Писать о науке вообще очень трудно, научная среда консервативна и агрессивна одновременно, поэтому она остается фактически закрытой как для общества в целом, так и для самопознания. Иными словами, зеркало можно поставить перед человеком невежественным, ученый просто не согласится со своим отображением и обязательно бросит в него камень. Опять же, это не проблемы журналиста.

Чтобы не быть голословным, приведу в пример редкий опыт содержательного научного интервью. На Парламентских слушаниях в Госдуме 10 апреля 2001 года «Проект Концепции демографической политики РФ на период до 2015 года» присутствовал директор Института генетики им. Н.И. Вавилова, академик РАН Юрий Алтухов, который объяснил мне, что мониторинг генетических параметров полностью свернут, платить за это никто не хочет, но и из того, что легко регистрируется, можно заключить: резкое падение продолжительности жизни мужчин – результат стресса, причем средняя продолжительность жизни женщин не изменилась.

Здесь необходимо пояснение, неуместное в открытой публикации для широкой публики. Причем мы оставим в стороне сакральный вопрос о том, должен ли репортер серьезно разбираться в предмете или каждый раз «играть на новенького», чтобы не замыкаться в узкопрофессиональных рамках освещения проблемы. В грубо прямолинейно форме вопрос выливается в формулу: надо ли выводить ньюсмейкера на чистую воду, когда он врет, если иметь в виду, что успешность ньюсмейкера обеспечена именно его способностью убедительно врать на публику, не краснея? Ведь его слова обращены к ожиданиям аудитории, «вранье» – лишь зеркало этих ожиданий.

В результате указанного эффекта на фоне высоко технологического PR большевиков и их достойных наследников в нашей стране каждый исторический вираж превращается в провал, когда о истинной сути происходящего ничего не известно, не говоря уже о причинах. Генетик Алтухов выступил на парламентских слушаниях, как он сам мне сказал, неудачно. Он и мне в интервью пытался говорить чистую, но непроходную правду – такая фигура возможна только в генетической сфере, не зря Сталин руками Трофима Лысенко сделал этой науке столь угрожающую и долгоиграющую рекламу. Суть происходящего в стране предельно проста, хотя исходной причины мы не можем знать, героические словесные усилия по борьбе с «депопуляцией» и «русским крестом» не вызвали ни малейших попыток профинансировать поиск генетических причин столь резкого снижения численности населения страны.

Безнаказанно выкрикивать правду у нас позволено только Жириновскому, потому что в его слова народ не верит, только потешается.

Однако причина есть и она всеобщая в синдромном проявлении характеристик, самые отдаленные признаки оказываются чем-то связаны, от увеличения врожденных уродств до экономического спада. Прямыми выражениями действующей причины являются высокая смертность мужчин и своеобразная «умственная эпидемия» женщин, поскольку численность женской части популяции надежно защищена системными биологическими механизмами в ущерб ее качеству, качество воспроизводства поддерживается за счет гибели («естественного отбора») в самцовой части популяции. Приведенное утверждение хорошо известно и потому косвенно подтверждает вывод Алтухова.

Поскольку исходная причина демографического кризиса в России нам неизвестна, ее действие непредсказуемо, уже в будущем году женщины России могут вновь захотеть иметь детей, это не может непосредственно зависеть от усилий правительства или парламентского популизма. Но ньюсмейкеры в любом случае несут обязанность перед обществом, как несут связанную с ней свою обязанность коллеги-журналисты, поэтому я столь подробно описываю явление на самом животрепещущем для России примере. Можно было на любом другом, просто надоел навязанный релевантностью тематический спектр.

Речь идет о неизбежном долге перед обществом тех, кто, расталкивая локтями конкурентов, влез в сферу публичного общения по ту сторону микрофона и телеэкрана, которая защищает привилегии власти от посягательств аудитории: обязанности создавать модели, сценарии жизни и моду в поведении, чтобы доносить их в виде информации до аудитории. В таком случае внутренние перемены в нас самих не застанут людей врасплох и волны базовой тревожности выльются в общественные перемены, но не войны или революции.

Например, сейчас сегмент аудитории, который на фоне реально действительности условно называется «многодетными семьями», исчезающе мал, их вполне можно сравнить с советскими диссидентами. Мы говорим именно о полных семьях с тремя и более детьми от одного отца, но не о женщинах, которым проще родить, чем сделать аборт, таких немного больше и не случайно сейчас буквально через день-два Интерфакс в угоду веяниям времени выдает сообщения о найденном трупе новорожденного младенца. Несмотря на низкую численность и действительно катастрофически запутанное положение с экономикой, сегмент «многодетного» населения чрезвычайно прочен и он готов в любой момент дать всплеск численности, вернув популяцию к уровню нормы 5-6 выживших детей на семью, тем более, что рожать для этого при современном уровне здравоохранения надо в два-три раза меньше, чем в то время, когда норма действовала.

Приведенные рассуждения сделаны на основании высказываний председателя Комитета Госдумы по делам женщин, семьи и молодежи Светланы Горячевой, причем не могу отметить, что их кто-то из журналистов заметил кроме меня.

Если продолжить наш пример до возможно более полного разъяснения, то борьба за свободу слова в России должна строиться не в форме защиты прав собственника Евгения Киселева (при всем уважении к его вкладу в политическое развитие страны, когда относительное позиционирование политических сил происходило публично в его студии), а за право журналиста сказать людям о них самих, не о ньюсмейкерах, то, что люди просто не в силах дослушать даже до середины. Я стою на позициях, с которыми можно спорить, что донести до аудитории журналист может абсолютно все, но необходимо буквально каждый день и час бороться с самим собой, с коллегами-конкурентами и редакторами-консерваторами за новую, неожиданную форму изложения, версифицирование, искать те верные слова, которые каждый день могут оказаться совершенно другими. Т.е. «изгаляться» в ущерб видимому качеству публикации с ошибками и опечатками.

Здесь, кажется, я имею право привести то, что мне сказал Алтухов, пусть простит меня читатель за занудное упорство биологизаторства общественных отношений.

Высокая смертность произошла в высокогетерозиготных этносах, где казалось бы люди должны жить дольше, но более гомозиготные представители таких этносов – потенциальные долгожители – менее стрессоустойчивы. За счет гибели потенциальных долгожителей и идет резкое падение продолжительности жизни у мужчин. По мутационному процессу никаких данных нет, забросили все, а пороки развития резко увеличиваются (заболеваемость девочек 0-14 лет врожденными пороками развития на 1000 населения: 1995 – 4,16; 1996 – 4,63; 1997 – 5,04; 1998 – 5,55).

Приведенные данные обладают высокой ценностью в том смысле, что текущее падение рождаемости нанесло численности нации вред, сравнимый с гибелью вследствие мировых войн и сталинских репрессий одновременно. Естественно, наговорив в диктофон нечто содержательное, Юрий Петрович спохватился, и попросил материал перед публикацией ему показать. Не менее естественно и то, что сделано это не было, но и в короткую публикацию в «Московской правде» (13.04.01 «Нас мало, но будет еще меньше») ни одного слова Юрия Алтухова войти по понятным причинам не могло, потому что не читаемо.

И все-таки, директор Института генетики Юрий Алтухов – явление по своему выдающееся, находка для журналиста, что сравнимо наверное только с Сергеем Капицей, которого спрашиваешь, как нормального ньюсмейкера, а он без усилий, легко говорит правду. Обычно все бывает намного примитивнее и скучнее, выжать из обычного выдающегося ученого содержательное интервью труднее, чем из камня слезу. Например, интервью с Львом Киселевым было мною затеяно с целью получить содержательный ответ на два вопроса: о его отце Льве Зильбере, доказавшем природу клещевого энцефалита, и по транспонируемым элементам генома человека, придающим нашей человеческой жизни ощущение постоянной новизны. Оба ответа ученый ухитрился выхолостить до стерильной непубликуемой чистоты.

Самые благодарные объекты на роль интервьюируемых – депутаты Государственной Думы. Для любого депутата сам факт публикации приоритетен перед всеми прочими моментами, для депутата самое страшное – невнимание к его персоне журналистов, как для козла из чудесного стихотворения Бориса Заходера: «замалчивать не позволю». Если депутат не хочет уделить время для интервью в газету, это означает только одно: назначено время для телевизионного интервью.

С депутатами журналист может позволять себе почти любые вольности. Например, буквально сделать Льва Рохлина «лицом еврейской национальности». Редактор «Международной еврейской газеты» Танкред Голенпольский попросил взять приветствие Льва Рохлина к 23 февраля. Помощник депутата сказал, что это безнадежно – генерал с таким трудом преодолевал в карьере проблемы своего происхождения от отца-еврея, что теперь шарахается от всего еврейского. Почти чудом удалось войти в один лифт вместе с Рохлиным. В лифте уже пыхтел трубкой ироничный Станислав Говорухин. Успевший слегка отпраздновать генерал под усмешку актера вцепился в диктофон и наговорил вполне приличный текст, после публикации которого Рохлина начали приглашать в посольство Израиля и к его оригинальному имиджу органично добавилось еврейское происхождение, которого он перестал чураться. К моей необузданной зависти, потому что получив полной мерой за свое еврейское происхождение от витебской ветви рожденного в Берне отца, я так и не стал «своим» для профессиональных евреев, нанятых КГБ для будущего преобразования России еще под занавес Советского Союза: моя мать происхождением от крепостных Шереметьева из деревни Тамбовской губернии.

Таким образом я являюсь оптимальной фигурой интервьюера для переходного периода: в меру совершаю ошибки, чтобы редактор чувствовал себя выше, в прошлом избежал комсомола и был евреем тогда, когда это еще не очень выгодно, но уже не смертельно, т.е. никак не связан с прошлыми установками и поэтому мне многое прощается.

Факторы моего имиджа сыграли, потому в результате интервью с Альбертом Макашовым получилось 11.08.99 еще проще, хотя гордость интервьюера после публикации обильного и, главное, содержательного интервью в сетевом издании «Русский журнал» сравнима с профессиональной гордостью опытной путаны, добившейся эрекции у импотента – Альберт Михайлович шарахался не только от евреев, он ни с кем не мог говорить на паритетной основе. Почему именно я пришелся ему по душе – не знаю, хвастаться можно, но журналистской заслуги здесь видимо нет. Но факт остается фактом: в отличие от Павла Лобкова, я не ловил нахрапом Альберта Макашова в думских коридорах, чтобы получить вполне ожиданную телегеничную реакцию. Мы интеллигентно договорились о времени интервью, он охотно и содержательно, по существу отвечал на любые поставленные вопросы, полностью ломая свой публичный имидж для конкретного сегмента аудитории. Кстати, в отличие от многих других, Макашов не играл и имидж не создавал, ему скорее со мной было трудно, но он держался.

С другой стороны, репортер, впавший в состояние спортивного угара, способен вывести из себя вполне устойчивого человека. Впрочем, часто виноваты в этом бывают особенности места и времени или коллеги иной профессиональной ориентации. Например, 28.02.01 в Интерфаксе Каха Бендукидзе озверел от фотовспышек и с трудом отвечал на мои вопросы. Но чаще причиной вспышки эмоций бывают вопросы на конкретные темы, которые мне нравится задавать серийно, с удовлетворением получая схожую реакцию у представителей полярных частей политического спектра.

Так, вопрос откуда столько беженцев при проведении «антитеррористической операции», вызывал 28.09.99 реакцию предельного раздражения у разных депутатов. Бывало и наоборот – при подготовке вторжения в Дагестан, Рамазан Абдулатипов на пресс-конференции в Комитете Госдумы по делам национальностей 07.05.99 уверенно сказал, что в Дагестане все спокойно (через три месяца он же патетически вопрошал, что надо было предпринимать меры раньше). Особенно интересной была реакция на вопрос о том, что такое «Академия национальной безопасности» в Санкт-Петербурге. Когда подряд три-четыре депутата отвечают с одинаково хитрой улыбкой «нет, ничего не знаю», не поворачивается язык спросить, какое это имеет отношение к убийству Старовойтовой.

Аналогично на второй день американской операции в Афганистане 08.10.01 думские ньюсмейкеры наперебой комментировали событие, не имеющее прямого отношения к России, те же депутаты уходили от ответа на вопрос о наших отношениях с Украиной после возможного поражения российского гражданского самолета украинской самонаводящейся ракетой из комплекса С-200д. Очевидно, при обилии финансирования террора и возведении в ранг религии идеологии джихада с кульминацией гибели шахида для террористов нет технических преград. Здесь речь идет о другом: невербальные признаки доказывают уверенность интервьюируемого в причастности к взрыву самолета над Черным морем украинской ракеты, но словесная речь столь же недвусмысленно доказывает наличие причины, понуждающей ньюсмейкера говорить не то, что он думает: Андрей Кокошин, Геннадий Селезнев, Вячеслав Володин и др. Т.е. точно такое же расхождение, как в отношении ввоза ОЯТ или по проблеме беженцев. Только Сергей Иваненко с непроницаемым лицом сказал: «Эксперты говорят, что мы никогда не узнаем, что было на самом деле». Новостные программы сообщали о множественных дырочках в телах погибших и на обшивке самолета, также о совпадении времени взрыва самолета и выпуска ракеты.

Наиболее серьезные, содержательные вещи часто оказываются нежеланными человеческому вниманию.

Почему мне сошли с рук вопросы, связанные с темой смерти Старовойтовой, не знаю. Однако хватило единственного вопроса 15.04.00 в Интерфаксе председателю ОБСЕ, министру иностранных дел Австрии Бените Ферреро-Вальднер после возвращения из Чечни «Отвлекает ли международный резонанс чеченских событий международное внимание от феномена Хайдера, в частности, помогает ли ваше участие в Чечне восстановить международное признание Австрии?.. Что за лес с еврейскими памятниками унаследовал Хайдер и как ему это удалось?». Меня пообещали перестать пускать в Интерфакс и лишь отсутствие выраженной любви исполнителей к собственному начальству позволило уговорить этого не делать.

На самом деле ситуация была возмутительной, Австрию в мире принимали не более чем на уровне технических контактов и фактически республика отмывалась от своего Макашова, только более молодого и популярного, кровью жертв Чечни, и опять преференции имели корреспонденты западных СМИ. Интересный и поучительный факт: не слишком внимательный переводчик мой сложный вопрос точно перевел в обе стороны, Ферреро-Вальднер разозлилась, но полностью ответила, причем содержательно. До меня корреспондент «МН» ухитрился ввернуть вопрос о том, что «многие политики в Европе бойкотируют вашу деятельность из-за вашей принадлежности к «Партии свободы» Хайдера», и она с улыбкой мягко это отрицала: «Вы сказали не сосем верно, я являюсь членом «Народной партии». Те меры, которые приняли 14 стран, преувеличены» – к этому вопросу она оказалась готова, как, например, Сергей Кириенко по его связям с Хаббард-колледжем.

Как потом прокомментировал Ясен Засурский, к Хайдеру и его партии министр имела прямое отношение.

Что-то обязательно как-то не так почти всегда. Удивительно легко и просто получилось интервью с писательницей Марией Арбатовой 30.09.99 на Фестивале политической рекламы в Redisson-Cлавянской. Опубликовать его потом было намного сложнее, Арбатовой приспичило в Думу, и она проходила предвыборную кампанию как конкурент Бунича, Задорнова и Михася по 201 университетскому округу. Опубликовал интервью «Русский журнал» и это моя единственная публикация, вызвавшая много позитивных откликов, ругани и угроз совершенно не было.

Интервью с Марией Арбатовой все же вышло и его ценность в том, что оно по ее собственному признанию единственное во время ее избирательной кампании. Мое интервью с депутатом Мосгордумы Евгением Бунимовичем не вышло. Возможно, сказалась его партийная принадлежность – он яблочник, возможно оппозиционность. Но по сути интервью с Евгением Абрамовичем понятно: для политика говорить, что думаешь, равносильно политическому самоубийству. Для меня же было большим подарком то, что рассказал Евгений Абрамович и по эволюции образования и по отношению к предмету «информатика», о котором все говорят публично, что это очень важно.

На самом деле информатика у нас далеко на периферии внимания политиков от образования, поскольку в столичном образовании политики больше, чем в политике на федеральном уровне и она какая-то более смертельная.

Желательно знать, с чем сталкиваешься, поднимая некую на первый взгляд невинную тему.

Трудно не упомянуть странное явление: ощутимую читаемость мне как автору приносят публикации, пробитые с трудом, хотя бы раз отвергнутые материалы, например: интервью с Василием Аксеновым «А в Москве меня били стулом по голове» («МК-бульвар», сделано по заказу «ВК»), рецензия на книгу Владимира Эфроимсона «Гениальность и генетика» (опубликована в НГ-»Ex libris», сделана для МЕГ), интервью с Александром Миттой «Нет, нет, нет. Хватит книг!» (написано для МЕГ, опубликовано в НГ-»Ex libris»), «Кому нужны клонированные люди» («Свет, природа и человек»), «Любовь как лекарство от смерти» (АиФ-»дочки-матери»), «Клонирование: мысль изреченная есть ложь» (по материалам пресс-конференции 28.09.00 в ЦДЖ Леонида Корочкина, Бориса Конюхова, Игоря Гольдмана, опубликована в израильских «Новостях недели», готовилась для «МП»), «Бывший диссидент возвращается в Лефортово» (о первом визите Щаранского) и «Моня, тебе это надо? О фонде Стивена Спилберга» (опубликовано в «ВК», написано для «МЕГ»).

Однако вернемся к теме ошибок интервьюера. Наиболее обидная ошибка – перепутать имя или еще хуже отчество ньюсмейкера, ответ которого, как можно надеяться, украсит публикацию. Стыдно даже вспоминать, но от волнения и боязни быть вытолкнутым жесткой охраной Геннадия Селезнева, сам «провел эксперимент». Один раз назвал Геннадия Николаевича Геннадием Васильевичем, что уже ему было обидно, поскольку герой чекового аукциона «Урожай-90» Геннадий Кулик принадлежит совсем другой партии. Другой раз получилось еще хуже: в разгар создания «России» под руководством Селезнева, что весьма напрягало не только лидера КПРФ Зюганова (для чего и делалось), но и самого спикера, назвал того «Геннадий Андреевич». С Зюгановым тоже неоднократно путался, но этому было почему-то все равно.

Обращение к ньюсмейкеру – наполовину залог успеха. Желательно знать заранее, но лучше проверить, были случаи в моей практике самой фантастической путаницы, и не только у меня самого, путаница в именах бывает и у Интерфакса, например, фамилия депутата Александра Косарикова была написана через «а» в анонсе его пресс-конференции в пресс-клубе «Мир новостей». Был и противоположный случай, когда разговаривая с Николаем Ковалевым (бывш. директор ФСБ, фракция ОВР), попытался уточнить у охранника на входе в рекреацию Большого зала перед пленарным заседанием. Большего удивления я в жизни не видел: «Вы не знаете, кто это?»

Кстати, почему-то путаница с отчеством председателя Государственной Думы привела к результату противоположному: в конце концов он меня заметил и это вывело мою персону от нападок пресс-службы нижней палаты, которую я ухитрился серьезно задеть публикациями «Загон для свободы слова» в «Московской правде» осенью 2000 года. С другой стороны, благодаря тому, что я задел аппарат Думы своими публикациями, 29.12.00 получилось «Интервью с человеком, который не дает интервью» – с руководителем пресс-службы Думы Виктором Черемухиным (ж. «Журналист», 8, 2001).

Случаются в журналистской практике и довольно странные неудачи. Приведу два примера.

Самым удачным «ответчиком» на неожиданные вопросы, на мой взгляд, стал Владимир Путин, хотя это качество пришло к нему не сразу и первые месяцы своего взлета журналистов он обходил. В ответ на мой вопрос 15.02.00 на брифинге после регистрации Путина кандидатом в президенты в Центризбиркоме: «Скажите, Бабицкий жив?», исполняющий обязанности президента, блестяще играя ниспосланной свыше простотой, снисходительно сказал с улыбкой Моны Лизы: «Бабицкий жив…». Ответ включило НТВ в программу «Сегодня», авторство вопроса Пивоваров приписал «журналистам «Радио Свобода».

Второй пример подобной «удачной неудачи» связан с прежним министром атомной энергии Евгением Адамовым. Мой вопрос 21.12.00 после первого чтения законопроектов по ввозу отработанного ядерного топлива (ОЯТ) о том, почему с Украины ОЯТ ввозят за символические гроши, если Украина выгнала наших ликвидаторов еще в 1991 году и реквизировала их имущество? Адамов растерялся, обещал выяснить, потом долго говорил о своем твердом корпусе, устойчивом к ударам конкурентов. Очевидно, я внес свою скромную лепту в перемены в могущественном атомном лобби, но приход Александра Румянцева изменил только то, что вместо прежних наскоков на Думу и шапкозакидательства с депутатами начали работать аккуратно, но в прежнем направлении. В общем-то, хорошо, что вопрос мой «утонул». Как и все попытки добиться ответа по существу, почему 21.12.00 на пленарном заседании Госдумы не прозвучало мнение главы Госатомнадзора Юрия Вишневского, письмо которого было роздано депутатам. На завершающей сессию пресс-конференции 22.12.00 Геннадий Селезнев легко ушел от ответа, озвучив подготовленную заранее позицию.

Аналогичная проблема была с заключением Комиссии Госдумы по коррупции по злоупотреблениям в Минатоме: оно давно получило огласку, но члены комиссии держали круговую оборону и на вопросы не отвечали, только злились. До этого я пошел на прямолинейный финт – 20.02.01 с наигранно наивным видом вошел в 806 комнату престижного старого знания Госдумы, и на меня оглянулась по крайней мере половина присутствующих членов Комиссии по борьбе с коррупцией. Мгновенно подлетела сотрудница аппарата комиссии и указала на запретную надпись снаружи двери. Я вяло пробормотал, что неграмотный. Ссылаться на истину «Дума – орган публичный» было как всегда бессмысленно.

На пресс-конференции главы Госатомнадзора Юрия Вишневского в начале апреля почему-то именно я добился от номинального оппонента министра атомной энергетики ответа, который репортеры информационных агентств вынесли в headline – о том, что после письма Вишневского в Думу к первому чтению законов по ввозу ОЯТ было подготовлено письмо за подписью Касьянова об увольнении Вишневского. Слова были чистой информацией, но невербальный канал явно говорил о чем-то недосказанном.

Дума – орган публичный, но совсем не в том смысле, что каждый попадающий в Думу ньюсмейкер обязан отвечать на ваши вопросы, а в том, что за излишне удачный вопрос, попавший в болевую точку высокого должностного лица, его охранник может вполне уверенно отшвырнуть журналиста.

Здесь надо отметить частичные особенности думской охраны в отношении репортеров. Есть некие аналогии с проведением этапа до очередного концлагеря, когда неопределенность и боязнь собственного начальства перевешивает здравый смысл и вытесняет остатки человеческого в профессиональном поведении. Ситуация не столь уж частая, но запоминающаяся, журналисту следует принять роль урки и не спорить, а гнусно тянуть, пока не отстанут, нечто вроде «дяденька, простите, больше не буду». Сам провоцирующий хамство охраны ньюсмейкер м.б. меньше всех заинтересован в таком исходе дела, однако система без внешнего контроля как всегда заигрывается в себе.

Вопрос Генеральному прокурору Владимиру Устинову 25.04.01 после «Парламентского часа» с информацией о работе прокуратуры с депутатскими запросами состоял в попытке выяснить, почему запрос Сергея Ковалева получил расходящиеся ответы (сколько лиц осуждено за преступления против мирного населения в ходе контртеррористической операции в Чечне?). В.Устинов сказал: «Я не готов», его охранник, видя неудовольствие босса, трижды отшвыривал меня. Можно поверить, что Генеральный прокурор, придя в Думу, чтобы информировать депутатов о работе с их запросами, случайно упустил запрос на наиболее резонирующую в международном масштабе тему? По этому поводу в тот же день мне дали свои комментарии три депутата, причем отвечали они охотно, хотя и доставал я их буквально врасплох.

Николай Ковалев (ОВР, бывший директор ФСБ) сказал, что совершенно точные данные о числе осужденных за указанные преступления есть только в прокуратуре и оттуда их предоставили в комиссию «Дума-ПАСЕ».

Эдуард Воробьев (СПС) утверждал, что все данные в ответ на запрос отделениями прокуратуры согласуются по подчиненности, и оттуда просто не могли придти ответы с разными цифрами. Когда мне удалось поколебать его уверенность, депутат удивился: «Что они там, врать не научились в унисон?»

Виктор Похмелкин (СПС) просто сказал, что это не случайно – депутат негативно относится к Владимиру Устинову и считает, что в его бытность Генпрокурором никакая реформа судебной системы невозможна: «С Генеральной прокуратурой в очень конфликтных отношениях нахожусь».

Какой бы ответ ни дали представители СПС или «Яблока», опубликовать это невозможно и здесь нет вины журналиста, поскольку депутатские запросы не доводятся до реализации. Тогда придется долго объяснять, что такое наши правые, наши либералы, в чем суть их сращения с властью, т.е. излагать свою позицию, но не отражать событие.

Спустя полмесяца после неудачи с Владимиром Устиновым на правозащитной Российско-Белорусской тусовке в гостинице «Космос» 10.05.01 мне досталось за вопрос об осужденных за преступления в Чечне и с другой стороны – от активного «мемориалиста» Валентина Гефтера, который пытался отогнать «наглого журналиста» от Сергея Ковалева. Схватив за руку и нервно тряся, интеллигентный сын известного отца глупо бесновался. Что не помешало депутату Ковалеву спокойно ответить в туалете, где мы с ним оказались спустя минуту рядом у соседних писсуаров. Мне было несколько стеснительно, но бывшему зеку и настоящему депутату физиологический процесс не мешал одновременно вести содержательную беседу: «А вы хотите, чтобы я на все заседания ходил?»

Имеются в виду пленарные заседания Государственной Думы.

Легко ответил на мои вопросы и депутат-правозащитник от «Яблока» Вячеслав Игрунов, который сначала твердо сказал, что о конкретике он говорить не будет и потому дальнейшее утратило смысл, поскольку теоретизирования на правозащитные темы хватило и в зале.

Т.о. вопрос ответа не получил и с той стороны, которая как бы взяла на себя обязанность и право требовать этого ответа и делать правду достоянием публики. Однако правозащитникам журналисты просто мешали и они поставили свою щедро оплаченную тусовку исключительно на философские рельсы, чтобы и финансирование оправдать, и ни с кем не ссориться. Тогда программа второго правозащитного мероприятия в «Космосе» включала проведение бригады белорусской «оппозиции» в количестве 10-12 человек через фракцию СПС в Думе и затем – президентскую администрацию. Пресс-конференция для журналистов была совершенно сознательно назначена на вечер пятницы, кто и для чего на ней был, мне неизвестно. Общий вопрос остался без ответа: почему СПС и Яблоко не выполняют взятые на себя обязательства, связанные с их либеральным позиционированием? Очевидно, этот вопрос не может получить прямого ответа и может «сыграть», лишь будучи заданным публично, риторически.

Репортер-интервьюер должен быть всеядным, восторженность или еще хуже пренебрежение к ньюсмейкеру может закрыть для журналиста немалые возможности. Тот же упомянутый выше Геннадий Кулик оказался блестящим импровизатором, и буквально спас мою публикацию о старте бюджетного марафона 06.09.00 в подкомитете по бюджету, где депутаты пытались добиться от представителей Центробанка правдоподобных макроэкономических показателей вместо заведомо заниженных. В публикацию в «Московской правде» целиком пошел удачный комментарий Геннадия Кулика, живой, но совершенно без скачков мысли или нагромождения междометий, с которыми потом не знаешь, как поступить: «Можно на Канарах отдыхать, а бюджет будет выполняться».

Есть еще такая неизбежная ошибка, как способность задавать по два-три вопроса сразу. Это оправданный риск, потому что каждый вопрос сам по себе может оказаться неудачным. Но очень мало кто из ньюсмейкеров записывает вопросы и отвечает на них последовательно. Большинство выбирает наименее неудобный, как получилось на пресс-конференции Маделин Олбрайт в Президент-отеле 01.02.00, где я очень выигрышно выступил на фоне западных корреспондентов, многословно излагавших в форме вопросов «а не считаете ли вы…» свои мысли и позиции по-английски. Два коротких, четко оформленных вопроса по-русски (почему-то спрашивающие по-английски одинаково имеют преференции и в США, и в России) – о мерах американской стороны в защиту корреспондента «Радио Свобода» Андрея Бабицкого и о гарантиях преемственности политики на Ближнем Востоке в связи со здоровьем Ясира Арафата – получили блестящий дипломатический ответ госсекретаря: «Я думаю, что руководителям палестинского руководства важно, чтобы переговоры продолжались вне зависимости от лидера». И пресс-конференция покатилась далее. Хотя отсутствие ответа на важный вопрос тоже может иметь новостное значение, моего первого вопроса просто никто не заметил и даже в «Московской правде», где я работаю, сотрудник информационного отдела Андрей Мяконький написал, что в России про Бабицкого у Олбрайт так никто и не спросил.

Со времени возвращения Сергея Ястржембского на федеральный уровень широко распространился изобретенный им блокирующий жанр ответа на неудобный вопрос с похвалами в адрес «вашего прекрасного вопроса». Еще проще обошелся со мной Владимир Жириновский, когда я спросил лидера ЛДПР на пресс-конференции в Интерфаксе 02.02.01: «Почему Комитет по информационной политике Константина Ветрова столь закрытый для прессы и внутридумской деятельности?» В Думе упорно ходили слухи, что Ветров из «Альфы» был одним из тех, кому удалось купить место в списке ЛДПР. Вслух звучали упреки в адрес «одной партии» с возможностью покупки места в списке, как аргументы в пользу нового президентского закона о политических партиях. Самому Жириновскому досаждали на пленарных заседаниях упреками в бездеятельности комитета по информационной политике, вождь как всегда орал свое и выгораживал председателя комитета не менее упорным молчанием на указанную тему. Владеть собой Жириновский умеет идеально, мой вопрос о комитете по информационной политике был первым, который удостоился хоть какого-то ответа.

Но самым гениальным оказался еще прежде Сергей Кириенко, распространивший во время предвыборной кампании в 1999 году брошюру с ответами на вопросы о его связях с Хаббард-колледжем, о происхождении отца и другими, чем ему сильно досаждали во время обсуждения его кандидатуры на пост председателя Правительства. Тогда, в марте-апреле 1998, коридоры Думы были заклеены ксерокопиями факса с указанной компрометирующей информацией, причем особенно злостно в тексте было отражено еврейское происхождение отца кандидата.

Я бы призвал репортера не бояться ошибок – сейчас время такое, что ошибки чаще служат эффективным инструментом PR. Но это коварный совет, поскольку в подавляющем большинстве редакций сотрудники, наблюдающие мир исключительно через экран монитора, самозабвенно увлечены профессиональным советским спортом в виде дележки иллюзорных возможностей в виде игры под названием «поиски виноватого». Вопрос не праздный, если вспомнить, какие толпы репортеров мыкались без работы в начале процесса путинизации страны, когда впервые после перестройки в наш муравейник не только засунули палку, но и основательно его переворошили изнутри.

Репортер почти всегда крайний в новостном процессе через поиск, формулировку, версификацию, релевантность подачи, выборе существенного, творчестве заголовка, передаче в редакцию. Иногда существенное выявляется в последний момент, иногда, особенно в фазе обострения нашего «переходного периода» наиболее существенное и единственно достойное для публикации в самом факте события в его исходном, неоформленном виде, пролегает вообще через невербальный канал, через кинесику и проксемику. Но даже телевидение не использует в полной мере свои возможности, зря мы смеялись над очередной «загогулиной» Бориса Ельцина «Не так сели!»

В публичном мире людей часто встречаются эффекты удивительные, например, насильственная смерть всего двух депутатов – Старовойтовой и Рохлина – заметно изменила лицо нижней палаты из четырех сотен человек.

Теоретически катастрофа, т.е. «переходный период», чтобы не шокировать читателя, отличается и таким качеством, что следствие может наступить прежде причины. У журналиста, правда, есть масса возможностей под видом новостей выдавать «старости», особенно в агентствах почему-то это легко получается с дешевой привязкой к любому информационному поводу. Для репортера здесь важно другое, на примере последней пресс-конференции представителей прежнего НТВ в Интерфаксе в виде команды Александра Березина, Сергея Скворцова, Юрия Баграева, Дмитрия Остальского 12.04.01, т.е. накануне выступления там же Бориса Йордана о его вступлении в должность, выглядит это так. То, что большинство агентств сделали основой новостного сообщения, прозвучало в конце пресс-конференции: подан иск в Пресненский суд от имени Евгения Киселева и других журналистов НТВ. Все остальное буквально рассыпалось, юрист Березин не мог вспомнить, кто, кроме Киселева, фигурирует в иске, формулировал название иска нечетко по памяти и только в ответ на просьбы особо настойчивых репортеров после завершения пресс-конференции, а на самой пресс-конференции название суда произнес неразборчивой скороговоркой. Так часто бывает, что не умеющие диктовать текст ньюсмейкеры в отличие от репортеров «проглатывают» ключевые слова. Потом оказалось, что ни «Красноселького межмуниципального суда», ни «Краснопресненского» в Москве нет.

Спор в редакции о названии суда стушевал главное, что было заметно в каждой интонации участников пресс-конференции, но не в их номинально произнесенных словах: выступление 12.04.01 в Интерфаксе было скомканной лебединой песней прежней команды НТВ, но стало это понятно не ранее, чем на следующий день. Как всегда, масса умных людей сложилась в глупое общество, потому что осведомленные публичной информацией не интересовались, желающие обмануться – тем более, творцы новостного потока утонули в частностях и принялись исправлять неточности и ошибки.

Последняя пресс-конференция представителей НТВ Киселева явила собой довольно частое явление, когда вся значимая информация ограничена невербальным каналом, поскольку из прозвучавших слов очень трудно что-либо извлечь для новости, если только не комментировать их по-своему. Что было значимым вопросом, на мой взгляд, выяснилось через день, когда в 5 часов утра сменили охрану на 8-м этаже Останкино и потом приехал новый генеральный директор Борис Йордан. В аргументации действий нового руководства прозвучало: у нас имелись сведения о подготовке перекоммутации вещания и уничтожения архива НТВ. Вопрос заключался в следующем: возможно ли переключение вещания на другую студию? Сергей Скворцов отрицал наличие таких планов как у действующей команды НТВ, так и у тех, кто ее в результате сменил. За год до этого Евгений Киселев в ответ на мой вопрос – вернется ли Добродеев из отпуска? – отвечал не без удовлетворения: «Спросите у Добродеева». Затем Игорь Малашенко начал устраивать пресс-конференции, после которых нервно уговаривал по мобильному телефону «Мишу» о чем-то, что неприятно расходилось с прозвучавшим публично, а Алексей Симонов, защищая НТВ, злился на руководство канала, но вслух тоже ничего по сути не объяснял.

Так и получилось, что 14 апреля 2001 года стало вехой истории отечественной журналистики. Изгнание с четвертой кнопки остатков команды, обладавшей могучими преференциями ради поддержки Ельцина в 1996 году, завершило «информационные войны» с использованием аудитории в роли резервуара ненужной самой аудитории информации. Создавалась модель независимой российской прессы целое десятилетие – независимой от зрителя, слушателя, читателя.

Кстати, теоретически выправлять ошибки – обязанность редактора, а не репортера. Кто из коллег хочет проверить теорию на практике, может повторить мой опыт. Я, правда, всего-навсего задорно спросил у Павловского на праздновании двухлетия «Русского журнала» 21.07.99 в интернет-пресс-центре Матвея Гельмана на малой Полянке: есть здесь кто-нибудь с журналистским образованием?

Глеб посмотрел на меня дико и побежал по жизни дальше, успев зацепиться за Ельцина и доказав свою причастность к Путину, проиллюстрировал таким образом еще одну закономерность катастрофизма: чтобы обеспечить новое, необходима хаотизация, грамотные профессионалы могут значительно сузить будущие возможности. Надо отдать Павловскому должное, тогда он не уволил меня сразу, лишь спустя неделю, когда наш материал про думские медиа-каналы попал в рейтинг рядом с его творчеством.

В моей журналистской практике случился единственный по-настоящему удачный вопрос, когда с пресс-конференции сходишь этаким победителем, как будто мы договорились об экспромте заранее. Все прочие выходы на публичную арену оставляют некоторое чувство досады, что, впрочем, не отражается на качестве публикаций. Тот самый вопрос был «Что у нас теперь государство для человека или человек для государства?» Григорий Явлинский на пресс-конференции 08.07.00 в день первого послания Федеральному Собранию нового президента Путина ответил вопросом: «И вы хотите сказать, что вы знаете фамилию этого человека?» Вопрос накрыл завершение пресс-конференции, как чайник крышкой.

У того, кто взял себе за правило не бояться задавать вопросы, примеров неудач всегда больше, чем удач, потому что неадекватный ответ и возникшие проблемы всегда на совести того, кто стремится к какой-то цели, в данном случае репортера. Неудача, если в ответ на необязательный вопрос человек начинает громко звать охрану, как было у меня в АиФе. Или пытается скинуть с лестницы, как охранник Жириновского в Думе во время консультаций Степашина во фракциях в качестве кандидата на должность премьера.

Однако переведем теоретическое положение на русский язык: ошибок бояться – в будущее не ходить.