Воспоминания, или мысли над толстой книгой в зеленой суперобложке «Это вам не факт, а истинное происшествие...»

Н.В. Тимофеев-Ресовский. Истории, рассказанные им самим, с письмами, фотографиями и документами. М.: «Согласие», 2000. 880 с., 120 илл., тир. 3000.

Издание сборника приурочено к столетию Тимофеева-Ресовского, празднование которого волной прокатилось по бывшему Союзу и отразилось в Берлин-Бухе. Составитель Наталья Дубровина указала, что сборник задумывался как переиздание «Воспоминаний» Тимофеева-Ресовского, «вот только дополнения теперь занимают… две трети книги». Основа книги - расшифровка магнитофонных записей воспоминаний Тимофеева, публиковавшихся в течение двух с лишним лет в журнале «Человек» (1991-1993). Воспоминания скомпонованы в 27 глав-историй, от описания предков - Рясовских, Тимофеевых, Всеволожских, до биологических естественнонаучных принципов включая «Личную программу», «Волны жизни» и «Про собачий язык и демократию». «Истории» предваряются тремя краткими, но емкими по смыслу предисловиями - Даниила Гранина, Владимира Иванова и Симона Шноля. После «Историй» приведены комментарии к ним, затем - часть обширной переписки Николая Владимировича и Елены Александровны Тимофеевых-Ресовских, также приложения исследователя родословной Тимофеева Татьяны Пищиковой, дочери его друзей Марии Реформатской, директора Медико-генетического центра Владимира Иванова и автора кинотрилогии «Зубр» Елены Саканян.

Содержательную завершенность сборнику придает последняя часть приложения «Любовь и защита» кинорежиссера-документалиста Елены Саканян. Создав памяти своего персонажа долгую жизнь, кинорежиссер отразила в напечатанном документе почти в сотню страниц историзм перипетий борьбы высших сил, где неординарная человеческая жизнь - всего лишь предлог.

Писать о Николае Владимировиче Тимофееве-Ресовском сейчас особенно трудно и здесь придется сказать похвальные слова в адрес ненавистной советской власти, которая столь нежно заботилась об ученых, что брала всю агрессивность непримиримой научной среды на себя, надежно создавая товарищам ученым невыносимые условия.

Невыносимость этих условий, впрочем, относительна. В чем-то я бы поменялся судьбой с человеком, чьим последним студентом был в Московском университете. То, что я услышал от него на лекциях в 1967-1972 гг., утверждало и детализировало эволюционную идею, позволяющую творчески усвоить максимум информации о жизни при минимуме тупого заучивания.

Время нашей науки прошло и забылось. Время построения картины мира и открытий невидимых глазу гениальных находок и сверхценности естественнонаучного знания - «только в физике соль, остальное все ноль». Время милых сердцу приоритетов, семинаров и конференций, запрещенной генетики, когда она существовала.

Воспоминания Тимофеева имеют ценность на уровне записок Сергея Гершензона, которые не удалось опубликовать, или опубликованных воспоминаний Сергея Четверикова - редкие воспоминания о жизни носителя полноценного начала и одного из немногих, кто способен рассказать именно о жизни, а не выступать на партсобрании. То, что получилось с воспоминаниями Тимофеева, ценность имеет несоразмерную, но требует расшифровки, ибо сам он о своем имидже не заботился и существенные для понимания «феномена Н.В.» моменты его душу просто не затрагивали как характеристики эпохи, но не человека. Его рассуждения вслух пронизывала сама эволюционная история и одновременно он вместе со своими мыслями явил собой пример этакого эволюционного объекта некоей высшей силы. Мыслящего объекта, который может, в отличие от костей динозавров в палеонтологических отложениях, рассказать, что чувствует эволюция изнутри, когда происходит.

Тимофеев думал вслух, поэтому то, что он говорил, могло быть не просто интересным, но принципиально новым. Было очень заманчиво записывать и тут срабатывал эффект микрофона. Хорошо, что его записывали, и довольно много для человека того времени.

Рассказы живого Тимофеева были ярче «Зубра» Гранина или записанного на пленку его голоса. Не найдешь в воспоминаниях и того, что зависть к нему - почему он такой живой и без охраны, на каком основании он жив, а когда умер, то почему реабилитирован - зависть к нему, отравившая разум многих и многих, явилась оплодотворяющей силой для творчества других.

После выхода в свет романа Гранина «Зубр» многие спрашивали: действительно жизнь этого человека столь необычна? По его собственным живым рассказам получалось еще ярче, чем по напечатанному. Но живым рассказам Тимофеева мы почему-то верили безоглядно - в них был такой эффект достоверности, какой редко бывает даже у профессионального репортера.

Тем более спасибо писателям и издателям, что есть с чем сравнить свою слабеющую память, что есть какие-то вехи, ими зафиксированные в виде неопровержимых документальных свидетельств, что есть тема для продолжения разговора.