20.11.16 Лев МОСКОВКИН, Наталья ВАКУРОВА

Книга в Москве

Чем ночь темней, тем ярче звезды: Любовь в СССР – любовь без комплексов http://leo-mosk.livejournal.com/3550641.html

Сборник из восьми историй о безбашенной, сумасшедшей любви в стране, где по преданию «секса не было», был взят нами в библиотеке по соседству (63.3(2)6 П80 1111-06 Библиотечная система СЗАО Москвы) – Елена Прокофьева и Татьяна Умнова, Любовь и безумства поколения тридцатых. Румба над пропастью. Их проклинали современники, им завидовали небеса. (Москва: ACT, 2013. – 352 с., тир. 3000 (Любовь в СССР).

Нам казалось, уж мы-то знаем о любви все...

Видимо, это невозможно. Слишком разные эти существа, люди. И мужчины и женщины бывают как моногамные, так и полигамные. В дикой природе или то или другое является видовой нормой. Волки и лебеди моногамны. Высшие обезьяны строят брачные отношения на основе стайно-гаремной организации. Суть этого не слишком распространенного явления описал певец «гена альтруизма», генетик Владимир Павлович Эфроимсон применительно к павианам. У этих приматов альфа-самцом с правом на совокупление может стать каждый, кто при встрече с леопардом выйдет навстречу и не погибнет, а защитит стаю. Canini павианов и леопардов одинаковые по размерам и поражающей силе.

В промежутках между подвигами главный в стае отгоняет младших по званию и столь же бесцеремонно поднимает за хвосты самок, брезгливо нюхает вагину на предмет мониторинга готовности – не пора ли поработать над продолжением рода и получить положенное поощрение дозой эндорфинов.

У большинства обезьян нет проблем с едой, точнее, у них на первом плане другие проблемы. В частности, у высших приматов включая человека есть проблема обучения половому поведению. Люди выходят из положения с помощью измен или литературы, от Кама-сутры через Опасные связи к живописной технологии совокупления Рут Диксон.

Каждый человек сам для себя подсознательно решает, где лично для него пролегает водораздел между побуждающей эротикой и отвращающей порнографией, соответственно – между нормой и отклонением от нее.

Вопреки тщательно насаждаемым мифам, отклонений от нормы в дикой природе намного больше, чем у человека. Они не играют особой роли из-за чрезвычайно высокой младенческой гибели 98-99%, при которой происходит «генетическая чистка».

Будущий механизм любви зарождается в общем корне теплокровных – инструмент активной эволюции с эстетическим подбором отца будущего потомства. Активная роль отведена невзрачным самкам, самцы украшаются и всячески нарциссируют в надежде на выбор. У некоторых видов изобретательных птиц самец «украшается» расширенным фенотипом, подбирая «квартиру» или выстраивая перед ней узоры из ярких надкрылий жуков, цветных камешков и прочих краденых блестяшек.

У млекопитающих с так называемым гоном несколько кобелей могут преследовать течную суку, причем насилие мужского над женским является нормой.

Итак, в дикой природе есть все, эструс самок происходит по разному и очень много отклонений. Залогом выживания в значительной степени служит качество эстетического подбора и моногамия, потому что в условиях дефицита ресурсов только мать или только отец детей просто не выкормит. У мухоловки-пеструшки в тех редких случаях, когда самец заводит любовницу, погибают обе семьи.

Отклонений в дикой природе много, эстетический подбор и гибельный отбор стабилизирует виды и у каждого свой тип эстетизма прошит в видовом стереотипе, как в BIOS.

Вернемся к человеку. У человека бывает все, но выживаемость высокая и отклонения чрезвычайно редки. Оба автора этой рецензии получили детство из прошлой эпохи, когда мама с новорожденным ребенком не знала, куда идти из роддома и должна была найти, где переночевать хотя бы первую ночь. Это так, чтобы новый читатель представил атмосферу эксперимента, в которой жила страна. Люди были злые и был адекватный состоянию людей Сталин. Однако проверку на прочность великая Россия прошла великой любовью.

Во всех случаях огромные затраты на любовь как весну Жизни в природе определяют воспроизводство чистой информации. Геном человека легко перепрограммируется. Генетическая стабилизация осуществляется без высокой гибели и отклонения редки. Эстетизм определяет все без исключение треки цивилизационного развития человечества в рамках расширенного фенотипа конкретного человека, расы, общества страны. Чтобы жизнь медом не казалась, развитие медицины и родовспоможения компенсируется креативным злом. В вольерах зоопарка зверям выстраивают препятствия, прячут корм и раскладывают картонные коробки. Соловьи не поют в клетке, где комфортно и выживать не надо. Люди сами себе устраивают клетки, колючие проволоки, концлагеря, войны, теракты и прочие фейерверки. Сейчас этим больше занимаются женщины, чем мужчины, и большинство животворящих угроз творит одна известная нация WASP – капля в сорок млн из семи млрд, изобретая несуществующие отклонения.

В принципе, типы женщин и семейных отношений описала Елена Котова в знаковом романе «Акционерное общество женщин». Котова – писатель детективов без единой выдумки. Однако лишь полтора ее романа построены на прямых упоминаниях реальных людей – «Период полураспада» и частично «Провокация». Хотите верьте, не хотите не верьте. Вам же хуже.

Теорию любви небезуспешно попыталась построить биолог Лилиана Розанова, рожденная в войну написала о светлом и быстро умерла.

Сборник-исследование Елены Прокофьевой и Татьяны Умновой «Любовь и безумства поколения 30-х» охватывает истории восьми пар известных людей – знаковых фигур межвоенного времени, определившие формат развития страны:

- Михаил Кольцов и Мария Остен: «Очень хочется жить...»

- Рихард Зорге и Екатерина Максимова: «Не подходите к ней с вопросами...»

- Михаил Булгаков и Елена Шиловская: «Я буду любить тебя всю мою жизнь...»

- Михаил Тухачевский и Лика: таинственная любовь

- Дмитрий Шостакович и Нина Варзар: восьмое чудо

- Валентина Серова и Константин Симонов: «Страшная и удивительная жизнь...»

- Татьяна Окуневская и Владо Попович: «Дурман... наваждение...»

- Янина Жеймо и Леон Жанно: «Польский принц для Золушки»нам бы хотелось, чтобы наша статья воспринималась не как попытка рецензии, а исследование феномена любви. Наша задача – биологическое обоснование. Материал – человеческий самовоспроизводящийся. Методики не только от товарища Сталина, он больше других запомнился, однако авторы не злоупотребляют памятью советского народа. В конце концов, любой диктатор боится своего народа, потому что есть высший диктатор – массовое сознание. А в нем правит любовь и книга об этом.

Тут есть все – измены и верность, чистота и грязь, стихи и проза, терпение и страсть, нарциссизм и самопожертвование, геройство и низость, правда и вымысел, пьянство и самоконтроль. Чего не проглядывается совсем – бездарности. Только талант, заквашенный на синдроме звезды, описанный Владимиром Павловичем Эфроимсоном в его генетике гениальности.

Авторы избежали соблазна, неизбежного для англосаксонской ментальности. Чего казалось бы стоило начать или хотя бы кончить Сталиным с Аллилуевой? Или хотя бы Гумилевым с Ахматовой? Маяковского и Брик, Есенина с Дункан – описано-переписано, но не здесь.

Нет в сборнике даже истории Льва Ландау с его пассией. Несомненно, эти пары по-своему уникальны, но, насколько нам это известно, их любовь – не типична, а банальна, и к тому же обильно унавожена мифами. Тут что ни напишешь, не поверят.

Восемь историй отобраны безошибочно для исчерпывающе репрезентативного набора. Татьяна Окуневская была фантазеркой. Янина Жеймо осталась на всю жизнь девочкой, верящей в чудо, и верной ему. Елена Шиловская оказалась перед непростым выбором и в итоге все же стала Маргаритой, совсем не в бегстве от страданий, как бы ни хотелось так представить историю. Валентина Серова, казалось, сделала все возможное, чтобы своим маргинальным пьянством разрушить имидж той, кто «ожиданием своим ты спасла меня». Не получилось, люди шли в бой с ее фотографией и не желали слышать о ее похождениях.

Во всех восьми случаях, среди которых нет ни одного похожего, произведено настоящее исследование. Моральные оценки не даются, разве что приводится восприятие современников. И здесь облом моралистов, потому как любвеобилие Серовой принято как должное, а измену родине целомудренной Жеймо не простили.

И все же нам о любви известно больше и стихи наши сильнее. И в нашей орбите были выдающиеся женщины – Елизавета Кучборская, Светлана Светана-Толстая, Александра Прокофьева-Бельговская. Это другая история.

Нам бы хотелось, чтобы была прочитана книга Елены Прокофьевой и Татьяны Умновой «Любовь и безумства поколения 30-х. Румба над пропастью. Их проклинали современники, им завидовали небеса» о любви в СССР. Тогда наше составное исследование человеческой любви обретет доказательность. Именно то время именно СССР стал ареной расцвета человеческого в человеке м любви в том числе. Ну что делать, так мы устроены. Риск и опасность служат лучшими допингами для творчества и обостряют ценность любви.

Дирижер Сергей Кусевицкий, эмигрировавший в США, сказал в интервью: «Чем ночь темней, тем ярче звезды. В эпоху мировой трагедии и разрушений создаются ценности незыблемые, высшего и вечного порядка. В той стране, где вторгшийся варвар несет разрушения, на дымящемся пепелище мирной жизни родилось одно из величайших произведений мирового искусства...»

 

Выдержки из книги

 

Тухачевский командовал взятием Кронштадта во время восстания в марте 1921.

Штурм Кронштадта был столь же стремительным и беспощадным, сколь и бессмысленным. Бессмысленным потому, что практически в это же время Ленин выдвинул на очередном съезде партии вопрос об отмене продразверстки, в сущности, выполняя требования моряков. Бессмысленным потому, что те не желали сражаться с советским правительством, особенно после того, как это утратило смысл, и всеми силами пытались решить дело миром, сдаться при условии амнистии. Бессмысленным потому, что изрядная часть восставших уже планировала бегство в Финляндию, проявив дальновидность и понимая, что ничего хорошего на родине их больше не ждет, после чего крепость неминуемо сдалась бы без всяких уже условий и можно было обойтись без жертв. Нужно было только подождать. Недолго. Всего лишь сутки. Но был штурм, унесший тысячи жизней с обеих сторон. А после штурма начались неминуемые репрессии — расстрел тысяч человек, сдавшихся в плен...

...восстание требовалось срочно и жестоко подавить — иными методами Советская власть действовать не привыкла и не умела. Парламентеров от Кронштадта арестовали и чуть позже расстреляли. Против мятежников выступили войска.

Командовать взятием крепости было поручено Тухачевскому с указанием ликвидировать восстание в самые ближайшие сроки. И тот взялся за дело со всем возможным рвением.

Красивые строки Багрицкого как раз об этом:

Нас водила молодость в сабельный поход,

Нас бросала молодость на Кронштадтский лед,

Боевые лошади уносили нас,

На широкой площади убивали нас...

Но глаза незрячие открывали мы.

Возникай, содружество ворона с бойцом.

Укрепляйся, мужество, сталью и свинцом,

Чтобы земля суровая

Кровью истекла,

Чтобы юность новая

Из костей взошла...

Время было суровое, время требовало жестких мер, удержать власть в разрываемой раздорами стране было действительно очень непросто. А люди... Люди всегда готовы поверить в то, что они не пыль под ногами и каждый что-то значит. Главное — найти нужные слова, это всегда хорошо умели делать комиссары и поэты.

 

Шостакович получил дополнительную комнату, И смог закончить Седьмую симфонию.

Премьера состоялась в Куйбышеве 5 марта 1942 го Успех? Нет, это было нечто большее, чем успех. Все, кто исполнял и слушал Седьмую симфонию, с первых аккордов понимали, что перед ними нечто абсолютно великое, превыше всего, что играли они прежде, сравнимое с «Реквиемом» Моцарта и «Аллегро с огнем» Бетховена.

29 марта Седьмую симфонию играли в Москве, в Колонном зале Дома Союзов.

Партитура симфонии на катушках фотопленки была выслана через Ташкент, Ашхабад, Иран, Ирак, Египет — в Лондон. Иностранные дирижеры соперничали за право исполнить симфонию Шостаковича.

Седьмую симфонию исполнили в концертном зале «Радио-сити» в Нью-Йорке. «Эта музыка выражает мощь России так, как никогда не передаст слово», — восхищенно писали американские критики.

Поэт Карл Сэндберг создал стихотворение под названием «Вручите письмо Шостаковичу». В предисловии он написал: «По всей Америке в полдень прошлого воскресенья звучала ваша Седьмая симфония, миллионы слушали ваш музыкальный портрет России, погруженной в кровь и скорбь. Она начинается тишиной плодоносной почвы, полями и долинами, открытыми труду человека. Она продолжается, напоминая, что в дни мира у людей есть надежда поймать своих птиц счастья, чтобы послушать их.

Народ России может отступать и терпеть поражения и снова отступать; протянутся долгие годы, но в конце концов он победит». Дирижер Сергей Кусевицкий, эмигрировавший в США, сказал в интервью:

Дирижер Сергей Кусевицкий, эмигрировавший в США, сказал в интервью: «Чем ночь темней, тем ярче звезды. В эпоху мировой трагедии и разрушений создаются ценности незыблемые, высшего и вечного порядка. В той стране, где вторгшийся варвар несет разрушения, на дымящемся пепелище мирной жизни родилось одно из величайших произведений мирового искусства...»

А 9 августа — именно в этот день Гитлер планировал захватить Ленинград! — состоялась самая важная премьера Седьмой симфонии: ее сыграли в блокадном городе. Чудом уцелевшие музыканты, полумертвые от голода, они играли симфонию борьбы. Играл Ленинградский симфонический оркестр. Дирижировал Карл Элиасберг, исхудавший, похожий на скелет. В списке оркестрантов черным были помечены 27 фамилий умерших, красным — имена живых. Это было уникальное исполнение. Те, кто слушал его в зале, в финале — встали. Сидеть было невозможно. Его слушали во всех городах у радиорупоров. Слушали в полупустых, полувымерших ленинградских квартирах. Слушали в окопах. Слушали в Нью-Йорке, в Лондоне... Восемьдесят минут абсолютного торжества духовности над варварством и насилием.

25 сентября 1942 года, в день своего 36-летия, Шостакович получил поздравления от Поля Робсона, Леопольда Стоковского, Артуро Тосканини, Чарли Чаплина. Английский журнал «Time» вышел с портретом Шостаковича на обложке: композитор был изображен в каске пожарного, на фоне пылающего города.

 

И все-таки Шостаковичу пришлось выступить. Единственному из всех «формалистов»: остальные по разным уважительным причинам не явились. Дмитрий Дмитриевич прочел по бумажке то, что ему приказали... Потом всю жизнь корчился в муках стыда за этот эпизод: «Тогда, в 1948 году, велели нам, „формалистам», выступить с самокритикой на собрании в Союзе композиторов. Объявляют мою фамилию, что буду говорить — понятия не имею, знаю, что необходимо каяться — отговорюсь как-нибудь. Иду из зала к трибуне, по дороге (знаете, там справа лесенка и загородка) ловит меня за рукав, сует мне бумагу: „Возьмите, пожалуйста...» Сначала я не понял, в чем дело, он объясняет шепотком, этак ласково, снисходительно, покровительственно:: „Тут все написано, зачитайте, Дмитрий Дмитриевич». Вылез я на трибуну, стал читать вслух кем-то состряпанный глупый бред. Да, читал, унижался, читал эту якобы „свою» речь, как последнее ничтожество, совершенно как паяц, петрушка, кукла на веревочке!!!» Зато он уцелел. И семья уцелела. Чтобы поддержать композитора, Анна Ахматова посвятила ему стихотворение «Музыка». Оно датируется 1958 годом, но многие утверждают, что написано было десятью годами раньше...

В ней что-то чудотворное горит,

И на глазах ее края гранятся.

Она одна со мною говорит,

Когда другие подойти боятся.

Когда последний друг отвел глаза,

Она была со мной в моей могиле

И пела словно первая гроза

Иль будто все цветы заговорили.

 

Валентина Серова

Может быть, она и понимала. Но — не хотела его по-настоящему в своей жизни. Не могла полюбить.

В первый раз «Я люблю тебя» Валентина сказала Константину на перроне, провожая военного корреспондента на фронт. Скорее всего, это не было правдой. Скорее всего, еще не любила. Но — сказала. Потому что понимала: может больше его не увидеть. Так пусть он унесет с собой радость этого — такого нужного ему — признания.

А Симонов, тонко чувствующий, как все поэты, понимал подспудные движения души, и уже в поезде, увозившем его к возможной смерти, написал — об этом прощании:

Ты говорила мне «люблю»,

Но это по ночам, сквозь зубы.

А утром горькое «терплю»

Едва удерживали губы.

Я верил по ночам губам,

Рукам лукавым и горячим,

Но я не верил по ночам

Твоим ночным словам незрячим.

Я знал тебя, ты не лгала,

Ты полюбить меня хотела,

Ты только ночью лгать могла,

Когда душою правит тело.

Но утром, в трезвый час, когда

Душа опять сильна, как прежде,

Ты хоть бы раз сказала «да»

Мне, ожидавшему в надежде.

И вдруг война, отъезд, перрон,

И вдруг война, отъезд, перрон,

Где и обняться-то нет места,

И дачный клязьминский вагон,

В котором ехать мне до Бреста.

Вдруг вечер без надежд на ночь,

На счастье, на тепло постели.

Как крик: ничем нельзя помочь! —

Вкус поцелуя на шинели.

Чтоб с теми, в темноте, в хмелю,

Не спутал с прежними словами,

Ты вдруг сказала мне «люблю»

Почти спокойными губами.

Такой я раньше не видал

Тебя, до этих слов разлуки:

Люблю, люблю... ночной вокзал,

Холодные от горя руки.

 

И все же — великая любовь не умирает. Даже если по сердцу бесконечно бить кувалдой — оно расколется, но и в осколках будет тлеть любовь.

Можно перечеркнуть прошлое, но нельзя полностью выкорчевать из себя чувство.

В 1979 году, незадолго до смерти, Константин Михайлович Симонов попросил дочь Машу привезти ему в больницу архив Валентины Серовой:

— Я увидела отца таким, каким привыкла видеть, — рассказывала Мария Симонова. — Даже в эти последние дни тяжкой болезни он был, как всегда, в делах, собран, подтянут, да еще шутил... Сказал мне: «Оставь, я почитаю, посмотрю кое-что. Приезжай послезавтра...» Я приехала, как он просил. И... не узнала его. Он как-то сразу постарел, согнулись плечи. Ходил, шаркая, из угла в угол по больничной палате, долго молчал. Потом остановился и посмотрел на меня. Никогда не смогу забыть его глаза, столько боли и страдания было в них, когда он сказал: «Прости меня, девочка, но то, что было у меня с твоей f матерью, было самым большим счастьем в моей жизни... И самым большим горем...»

 

И она создавала свою легенду. Легенду Татьяны Окуневской.

Она пользовалась невежеством журналистов, мало что знавших о кинематографе и культурной жизни 1930-х и радостно бросавшихся на сенсационные мемуары женщины, которая якобы была первой красавицей советского кинематографа, самой сексапильной кинозвездой, которую преследовали Тито, Берия, Абакумов... О ней снимали передачи, она с удовольствием давала интервью, добавляя все новые штрихи к своей фантастической биографии. Это было легко, ведь подавляющее большинство свидетелей умерли, а оставшиеся не смели поднять голос против мученицы режима.

...

Жила Окуневская в маленькой квартирке на «Динамо» Она утверждала, что живет одна, что не боится одиночества и даже наслаждается им: «Если бы мне после лагеря предложили — или замуж, или снова в лагерь, я бы не раздумывая пошла в лагерь. И не потому, что я такая мужененавистница. Просто наши мужчины перестали бы мужчинами. На коне ведь скакать уже не надо, стрелять чтобы добыть пищу, тоже...»

На самом деле после освобождения из лагеря Окуневская выходила замуж еще трижды. Инга рассказывала: «После заключения мама вышла замуж. Не могу сказать за кого, потому что она свое замужество тщательно скрывала. Это продолжалось недолго, он с ней развелся».

Следующим ее мужем стал Арчил Гомиашвили, прославившийся ролью Остапа Бендера: «Мама обвенчалась с Арчилом Гомиашвили. Они даже писали какие-то пьесы, ездили в Грузию, хотели ставить спектакли». Венчались в Грузии, в Мцхетском соборе. Но и этот брак продлился недолго.

«После него у нее был мужчина, с которым они расписались и прожили вместе много лет. Мама никогда не была одна».

 

Информация о книге

Прокофьева, Елена Владимировна

П 78 Любовь и безумства поколения 30-х / Елена Прокофьева, Татьяна Умнова – Москва: ACT, 2013. – 352с. (Любовь в СССР). ISBN 978-5-17-077695-5 (ООО «Издательство Астрель») Тридцатые... Страшные, гордые годы, когда ужасы гражданской войны и революции были уже пройдены, а Великая Отечественная еще не началась. То, что происходило в стране, трудно поддается описанию. Тем удивительнее те истории любви, ревности, предательства и благородства, которые случались вопреки всему. Лев Ландау и Кора Дробанцева, Рихард Зорге и Екатерина Максимова, Михаил Булгаков и Елена Шиловская, Михаил Тухачевский и таинственная «Лика», Дмитрий Шостакович и Нина Варзар, Валентина Серова и Константин Симонов, Янина Жеймо и Леон Жанно. Их проклинали современники. Им завидовали небеса!

ISBN 978-5-17-077695-5 (ООО «Издательство АСТ»)

УДК 94(47+57) (092) ББК 63.3 (2Рус)6-8

 

Литературно-художественное издание Прокофьева Елена Владимировна, Умнова Татьяна Викторовна

ЛЮБОВЬ И БЕЗУМСТВА ПОКОЛЕНИЯ 30-х Румба над пропастью

Ведущий редактор М. П. Николаева Корректор И.Н. Мокина Технический редактор Е.П. Кудиярова Разработка макета, дизайн Е. Н. Колосова Верстка Г. А. Сенина

Подписано в печать 21.01.12. Формат 84x108/32. Усл. печ. л.18,48. Тираж 3000 экз. Заказ 2654 М.

Общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2; 953000 – книги, брошюры

ООО «Издательство АСТ» 127006, г. Москва, ул. Садовая-Триумфальная, д. 16 стр. 3 пом. 1, ком. 3.

При техническом участии ООО «Издательство Астрель» Типография ООО «Полиграф издат» 144003. г. Электросталь, Московская область, улевосяна д. 25

© Прокофьева Е. В., Умнова Т. В., 2013 © ООО «Издательство АСТ», 2013

 

Михаил Кольцов и Мария Остен: «Очень хочется жить...»

Рихард Зорге и Екатерина Максимова: «Не подходите к ней с вопросами...»

Михаил Булгаков и Елена Шиловская: «Я буду любить тебя всю мою жизнь...»

Михаил Тухачевский и Лика: таинственная любовь

Дмитрий Шостакович и Нина Варзар: восьмое чудо

Валентина Серова и Константин Симонов: «Страшная и удивительная жизнь...»

Татьяна Окуневская и Владо Попович: «Дурман... наваждение...»

Янина Жеймо и Леон Жанно: польский принц для Золушки

Тридцатые...

Страшные, гордые годы, когда ужасы Гражданской войны и революции были уже пройдены, а Великая Отечественная еще не началась.

То, что происходило в стране, трудно поддается описанию. Тем удивительнее те истории любви, ревности, предательства и благородства, которые случались вопреки всему.

Лев Ландау и Кора Дробанцева Рихард Зорге и Екатерина Максимова Михаил Булгаков и Елена Шиловская Михаил Тухачевский и таинственная «Лика» Дмитрий Шостакович и Нина Варзар Валентина Серова и Константин Симонов Янина Жеймо иЛеонЖанно

Их проклинали современники. Им завидовали небеса!