24.06.18 Лев МОСКОВКИН, Наталья ВАКУРОВА

Книга в Москве

Музыка дьявола и вечная революция внутри нас – роман Дженнифер Доннелли «Революция» как очередное исследование феномена человека в художественной форме https://leo-mosk.livejournal.com/5140632.html

Что может быть общего в историях потерянного короля Франции, замученного по воле Робеспьера ребенка Луи-Шарля, и современной выпускницы бруклинского колледжа Диандры Ксении Альперс?

По воле автора исторического романа-исследования «Революция» Дженнифер Доннелли (М.: Розовый жираф: 4-я улица, 2014. – 400 с., тир. 5 тыс.) Анди попадает во времена французской революции. Ее судьба переплетается с судьбой Александрины – «зеленого призрака», буквально единственного врага Робеспьера, кто встал на пути очищающих общество революционных планов с гильотиной в центре всего.

Зеленый призрак запускает фейерверки, чтобы привлечь внимание общества к погибающему мальчику Луи-Шарлю, заточенному в башне Тампля.

Портрет Луи-Шарля похож на брата Анди Трумэна, погибшего в дикой ситуации, типичной для потока современной ленты новостей.

Отец Анди крупный генетик и лауреат Нобелевской премии.

«Мне нужен ключ. Ключ к Вселенной. К жизни. К будущему и прошлому. К любви, к ненависти. К истине. К богу. И этот ключ существует. Внутри нас. В человеческом геноме. В нем ответ на все вопросы. И я хочу его найти. Вот что мне нужно по-настоящему», – маниакальная идея в такой формулировке хороша для Нобелевской речи или пресс-конференции по итогам награждения, но может ли она быть реализована?

Это смотря как искать. Чтобы мать Анди не мешала исполнению миссии, отец сбагрил ее в психушку, а дочь увез в Париж. Тут все и закрутилось.

И у матери и у дочери маниакальная страсть совсем иного рода. Одна пишет картины, в основном портрет погибшего сына. Дочь всей душой погружена в музыку. По канонам североамериканского общества такого рода сумасшествия не имеют права на существование и подлежат стандартному лечению. Надо ликвидировать доступ к творчеству и глотать таблетки. Отказ от корректирующих психику таблеток – это в США очень непатриотично, хуже симпатий к Путину и где-то на уровне отрицания прав секс-меньшинств.

В своих трансвременных перемещениях Анди знакомится с изнанкой Революции и среди прочего с композитором Амадеем Малербо, сыном герцога Овернского, нареченным при рождении Шарль-Антуан. Интерпретация выбора завораживает, представлен естественнонаучный анализ теории музыки, о чем можно судить по приведенным ниже выдержкам из романа.

Так что же общего между современным обществом США и французской революцией? Общий вывод представлен от имени персонажа Виржиля, потомка переселенцев из Туниса: «Ты не сошла с ума, Анди. В каком-то смысле Революция продолжается до сих пор. Все эти персонажи заглядывают в нашу жизнь, как призраки, которые не могут обрести покой. Они хотели лучшего будущего для всех, – свободы, равенства, братства... Хорошая была мечта. Жаль, что не воплотилась. Ни тогда, ни теперь. ... Жизнь – это всегда революция, разве нет? Она внутри каждого из нас».

Тоже откровение, потребность в перманентной революции имманентна феномену человека, для этого приспособлен наш геном с так называемой оперативной компонентой, нашпигованной мобильными элементами Гвоздева-Ананьенва.

Роман «Революция» Дженнифер Доннелли написан хорошим литературным языком и обработан в лучших традициях русского художественного перевода. При этом он создан в формате естественнонаучного исследования, причем дважды – на языке оригинала и затем в русском варианте. Как и положено научной работе, текст снабжен благодарностями и библиографией, составленной согласно требованиям научной периодики. Конечно, здесь нет традиционного деления «введение и литературный обзор – материал и методика – экспериментальные результаты – обобщение – выводы», однако все необходимые части легко находятся. За исключением, может быть, практических рекомендаций.

Рекомендации однако легко просматриваются в необходимости отказа как от террора, так и принудительного подавления творческого начала.

Нобелевский лауреат искал ключ. Искомый ключ буквально сам падает совершенно из другой сферы. Нашел его на барахолке Трумен незадолго до своей гибели. Так, красивый ключик ни от чего, с вензелем. Игрушка. Но именно эта случайность запустила ключевую цепь событий, связующей смыслы прошло и будущего.

Сама эта книга пришла к нам случайно с Красной площади, где по идее Сергея Нарышкина проводится ежегодный книжный фестиваль.

Нам неведомо, знает ли Дженнифер Доннелли, что открыла ключевой феномен цивилизаионной эволюции? Сын и дочь у нее оказались мудрее отца – Нобелевского лауреата. Знает ли автор современного исследования феномена человека в художественной форме о преемственности своего жанра от родоначальников в русской классической литературе Толстого, Чехова, Достоевского?

Однако факт налицо. Причем Доннелли пошла значительно дальше на этом пути. Конечно же задача общества с тех пор не изменилась, миру не удалось поставить точку в революционном процессе. Переключить его по замыслу Достоевского в позитив согласно бессмертной формуле «Мир спасет красота». У Донелли обозначена именно эта попытка – через музыку у Анди или живопись у ее матери.

Вопреки множественным толкованиям профанов, смысл формулы Достоевского уникален и унифицирован: усилием собственной воли канализировать внутреннюю агрессивность в позитивное творчество согласно критерию естественного удовлетворения. Музыка способствует выработке эндорфина и гармонизирует ритмы мозга. Похоже на итоги исследования Вячеслава Дубынина связи материнского поведения с бета-казоморфином.

Автор через своего главного персонажа виртуозно выписывает, как это делается. Музыка примиряет Анди с действительностью и, что более важно, с собой. Творчество в конечном счете побеждает таблетки, поднятые в США на уровень государственной идеологии. Не о себе ли пишет Доннелли?

В ее романе есть немного ошарашивающих пространственно-временных пересечений. Герб герцогства Овернь в родовом шато висел до самой Революции, именно там родился будущий композитор Амадей Малербо. Трумэн оказывается перевоплощением Луи-Шарля, Анди – Александрины, «зеленого призрака» с фейерверками. Что за революция без фейерверков? Отсюда «Концерт фейерверков» Малербо. Тот же купленный на барахолке в Бруклине ключ неизвестно от чего неожиданно подходит к чехлу с гитарой, найденной в катакомбах Парижа под обезглавленными жертвами революции. Открывается тайник с документами о потерянном короле Франции...

Именно пересечения придают тексту детективную фантастичность. Перенос во времени через пространство катакомб оказывается очищающим болевым сном. Однако наша собственная судьба показывает, как случайность невероятных уникальных событий запускает запрограммированные самой природой треки самоорганизации и тем определяет судьбы мира.

О том же неожиданно сказал главред «Эха Москвы» Алексей Венедиктов в примере из своей деятельности на лекции проекта Николая Сванидзе «Хроники пикирующей империи» в Музее Холокоста 21.06.18 – к вопросу о том, как путем случайности генерируют сюжеты. Имеется в виду история с памятником умершим японским военнопленным в Оренбурге. Случайный звонок, случайная книга, и возникла история.

Машина времени: случайность отражает скрытую тенденцию и транспортирует ее в публичность. Еще один пример универсальности выводов романа-исследования Донелли.

Нам представляется любопытным несмотря на дискуссионность инсертированное в роман через персонаж Анди исследование природы музыкальной гармонии и антигармонии. Пот версии автора, Малербо отказывался писать ровненькие гармонии. Использовал кучу минорных аккордов и диссонанс. Использовал возможности Diabolis in Musica.

С помощью дьявола открываются неведомые пути эволюции. В контексте – трикстера или джокера, протыкающего барьеры, непреодолимо разделяющие красоту и ее отсутствие. Для России это Шнитке с его музыкой революции.

Можно думать, музыка – единственная сфера человеческой деятельности, где есть и арифметика и алгебра гармонии. На слух распознается безошибочно, вот почему Анди настаивала на внедрении примеров в свою выпускную работу, хотя это не принято и опасно с точки зрения стремления к высшим оценкам.

Если бы у людей был такой универсальный формальный инструмент идентификации античной красоты и антикрасоты варваров, побуждающей на возвышенность эротики или раскрепощающей пещерные инстинкты порнографии, тезис Достоевского мог бы получить практическое воплощение. И мы бы не зависели от принятого в обществе ханжества с его субъективными оценками членов комиссии, страдающих различными недугами и фрустрированных жизненными неудачами на личном фронте. В чем собственно и состоит запускающий механизм любых потрясений.

Впрочем, мы увлеклись. Далеко не всем нравится путь естественнонаучного познания. среди людей есть сторонники достижения истины и немедленно, здесь и сейчас. Еще больше персонажей о ночной рубашке длиной десять метров для жены научного работника: ему нужен не результат, а процесс поиска.

Роман Дженнифер Доннелли тем и хорош, что его можно использовать многогранно. Например, как пособие по современной музыке в сравнении с классической. Или по феноменологии революции, в значительной степени инвариантной вне времени и этнических особенностей. Следует признать, французам удалось больше в части феноменологии революционного террора, чем русским, и материала много, весьма художественного и сиюминутного, запечатленного на века.

А можно просто наслаждаться чтением, не вдаваясь в глубины-высоты. Хотя местами страшновато, но тем интересней. Местами брезгливо натуралистично. Бал жертв надо было бы придумать, но это было на самом деле.

Выписано репортажно с сильным эффектом присутствия, включая чисто бытовой конфликт детей и родителей. Даже есть почерпнуть в плане оборотов и выражений для словесной войны на личном фронте – маман примаманилась.

В спорах с Амадеем Анди говорит, что о Французской революции написано много. Тут еще один момент: сидящему на вулкане очевидцу не дано понять существа вулкана. «Забавный случай сей другой пример на память мне приводит» – в США очень гордятся развитием без революций, однако куда идет это «развитие»? Оно не исключает террора и депрессии в том числе лекарственной, что составляет существенную линию уникального романа-исследования Донелли.

Выбор названия романа кажется неожиданным, однако люди так и не договорилась, что это такое. Теория Макроэволюции включает четыре режима, два когерентных и два некогерентных – катастрофа и канцерогенез. В первом случае происходит мобилизация с минимизацией мутационного шума, во втором – прямо противоположное с бесконечным ростом мутационного шума. Революция соответствует катастрофе, она же кризис или «переходный период», как принято в теории журналистики. Имеется в виду перманентное состояние, а не реальный переход между разными стабильными состояниями, как в квантовой химии.

Для русскоязычного читателя может быть особый интерес к роману «Революция» Донелли. Мы тут в России только что пережили идеологическую схватку за приватизацию права на толкование Великой русской революции. Очередная попытка государственного переворота сорвана, новых русских Робеспьеров зафиксировали санитары от политтехнологии. В итоге ректор главного и самого что ни на есть государственного вуза РАНХиГС Владимир Мау сделал вывод, что революция достойно не отмечалась.

Государство заинтересовано в государственном перевороте? Переворот с открытым прямым террором не случился, а все остальное недостойно? Косвенный террор в России креативно ширится и наращивает эффективность. Гильотина не нужна. Варварство все это – публичные казни на потребу немытой завшивленной публике. Что за радость поднять голову за волосы и обратиться к ней по имени, она в ответ мучительно моргнет, прежде чем угаснет. Зачем рубить головы, если можно их увлекательно морочить, чтоб созерцать мучения вечно?

Роман Донелли кажется завершенным, но история России показывает, что мы еще очень мало знаем о революции.

Кто умеет – пишет музыку. Кто не умеет – диджействует.

Профессиональная рецензия с портретом Луи-Шарля «Семь невозможных вещей еще до завтрака» Евгении Шафферт из НГУ

https://eugeniashaffert.livejournal.com/548441.html?view=11935321#t11935321

УДК 821.111(73)

ББК 84(7Сое)-44

Д67

Jennifer Donnelly Revolution

Перевод с английского Марии Салтыковой Оформление серии и макет Владимира Мачинского

Издательство благодарит Юрия Мачкасова за перевод стихов, в том числе текстов песен Анди и Виржиля, а также за консультации по вопросам музыки и культуры

Дониелли, Дж.

Д67 Революция / Дженнифер Доннелли. – М.: Розовый жираф: 4-я улица, 2014. – 400 с., тир. 5 тыс.

ISBN 978-5-4370-0044-1

ESBN 978-5-4370-0044-1

Настоящее издание публикуется с разрешения Writers House LLC и Synopsis Literary Agency. Revolution – Copyright © Jennifer Donnelly, 2010 С Салтыкова M., перевод на русский язык, 2013 © ООО «Издательство «Розовый жираф», 2014 Издательство «4-я улица» ®, издание на русском языке, оформление

© Мячкасов Ю. перевод стихов на русский язык , 2013

Подписано в печать 10,10.2013 Формат 70 X 100/16. Бумага офсетная Печать офсетная. Тираж 5000. Заказ № 1312230

ООО «Издательство «Розовый жираф», обладатель товарного знака «4-я улица» 125167, Москва, 4-я ул. 8 Марта, 6а Отдел реализации: (495) 514-0948

www. pgbooks.ru

Посвящается Дейзи, сокрушившей стены моего сердца

Эта книга – художественный вымысел. Все события и диалоги, а также герои, за исключением известных исторических и публичных персонажей, – плоды воображения автора. Ситуации и разговоры, где фигурируют исторические или публичные персонажи, также являются вымышленными и не претендуют на объективное отображение действительности. Любые совпадения с настоящими людьми, живыми или покойными, – случайны.

От автора

Благодарю моего издателя, Кристу Мари но, а также Чипа Гибсона, Джоан ДеМайо, Норин Хериц, Беверли Хоровиц и всех сотрудников «Random Ноше» за то, что поверили в меня и мою историю. Мне очень повезло! что меня поддерживали и подбадривали эти прекрасные люди.

Благодарю Гибриэла Бирна и Барри Мак-Говерна, отвечавших на мои вопросы об актерском мастерстве, а также Анну Вейленд и Натали Мерчант – за то, что познакомили меня с минором, с безумием и с музыкой. Спасибо Томасу Хейгену, чьи удивительные картины стали прототипами натюрмортов Марианны.

Благодарю за ценные советы замечательных профессионалов: историка Кристиана Болеза, доктора Хэла Буша, писательницу Валери Мартен, певицу Соню М'Барек, а также Лионеля Мориссе, пекаря из «Пуалана», – месье Мориссе также за хлеб, вкусный до слез.

Благодарю юных музыкантов из колледжа Бард и их учителей -за любовь и искреннюю увлеченность музыкой, за подаренное мне вдохновение.

Благодарю Стива Молка за то, что помогал мне как агент и как друг и рассказал про группу «Десембристе».

Благодарю моих родителей, Вилфриду и Мэтта Доннелли, которые привили мне любовь к книгам и истории и не дали утопить черновик этой книги в пруду.

Но больше всего я благодарна вам, мои дорогие Дуглас и Дейзи, – за вашу любовь, за то, что всегда были со мной. И за то, что подарили мне ключ.

Об источниках

«Революция» – исторический роман, в котором встречаются и реальные, и вымышленные персонажи. Действие происходит как в современном Бруклине, который мне хорошо знаком, так и во Франции восемнадцатого века, где я никогда не была.

Чтобы воссоздать реалии старого Парижа в дневниках Алекс, понадобилось проштудировать немало источников. Далее следует исчерпывающая библиография, но сперва я хочу выразить признательность авторам отдельных трудов.

В понимании основных причин, а также мотивов главных действующих лиц и событий Французской революции я полагалась на книги Томаса Карлейля «Французская революция: история» и Симона Шама «Граждане: хроника Французской революции».

Книга Деборы Кэдбери «Потерянный король Франции. Правдивый рассказ о революции, мести и ДНК» помогла мне многое узнать о жизни Людовика XVII на воле и в тюрьме, а также об анализе ДНК, проводившемся для идентификации его сердца. Использованная в романе цитата из заключения доктора Пьера Жозефа Дезо также взята из книги Кэдбери. Филипп Делорме, автор нескольких трудов о Людовике XVII, – ныне живущий историк, который положил начало исследованиям сердца Луи-Шарля. Немало ценной информации о процессе исследования я почерпнула на его сайте http://louisl7xhez.com.

В доме у Джи Анди читает письма приговоренных к смерти во время Террора – это выдержки из настоящих писем, я позаимствовала их из книги Оливье Блан «Прощальные письма. Тюрьмы и узники Французской революции 1793-1794».

«Божественная комедия» Данте Алигьери – моя любимая поэма, из которой я черпала вдохновение для своей книги.

Чтобы помочь Анди написать выпускную работу, я читала А дальше – шум. Звуки двадцатого века» Алекса Росса, а также статьи в интернете, в частности «Мое путешествие с «Radiohead» Пола Лански на http://silvertone.princeton.edu/-paul/radiohead.ml.html, «Тристанов аккорд» в Википедии, «Дорогу Мессиану!» на http://gatheringevidence.com, «Что такого в Вагнере?» Стивена Петтитта на http://entertainment.timesonline.co.uk. «Музыка дьявола» Финло Рорера на http://news.bbc.co.uk и «Лучшая музыка в истории» Бернара Шазеля на http://tinyrevolution.com.

Библиография

Alighieri, Dante. The Divine Comedy. Illustrations by Gustave Dore.

Translation by Henry W. Longfellow. Edison, NJ: Chartwell Books, Inc., 2007.

Ambrose, Tom. Godfather of the Revolution: The Life of Philippe EgaUte, Due

d'Orleans. London: Peter Owen Publishers, 2008. Azerrad, Michael. Our Band Could Be Your Life: Scenes from the American Indie

Underground 1981-1991. Boston: Little, Brown and Company, 2001. Bet ham-Edwards, M., ed. Youngs Travels in France During the Years 1787.

1788,1789. London: G. Bell and Sons, Ltd., 1924. Blanc, Olivier. Last Letters: Prisons and Prisoners of the French Revolution 1793-1794. Translated by Alan Sheridan. New York: Michael di Capua Books, 1987.

Bohmer, Gunter. The Wonderful World of Puppets. Translated by Gerald

Morice. Boston: Plays, Inc., 1969. Brock, Alan St. H. A History of Fireworks. London: George G. Harrap & Morice. Boston: Plays, Inc., 1969. Brock, Alan St. H. A History of Fireworks. London: George G. Harrap 8 Co., Ltd., 1949.

Brown, Frederick. Theater and Revolution: The Culture of the French Stage. New York: Viking Press, 1980.

Cadbury, Deborah. The Lost King of France: Revolution, Revenge and the Search for Louis XVII. London: Fourth Estate, 2002.

Carlyle, Thomas. 77m? French Revolution: A History. Vols. I land II. New York: John W. Lovell Company, 1837.

Castelot, Andre.! The Turbulent City: Paris 1783-1871. Translated by Denise Folliot. New York and Evanston: Harper & Row. 1962.

Collins, Herbert F. Talma: A Biography of an Actor. London: Faber and Faber, 1964.

Constans, Claire, and Xavier Salmon, eds. Splendors of Versailles. Jackson, MS: Mississippi Commission for Cultural Exchange, Inc., 1998.

Delpierre, Madeleine. Dress in France in the Eighteenth Century. Translated by Caroline Beamish. New Haven and London: Yale University Press, 1997.

De Tocqueville, Alexis. The OldRegimeand the French Revolution, Translated by Stuart Gilbert. New York: Anchor Books, 1983.

Du Broca, M. Interesting Anecdotes of the Heroic Conduct of Women During the French Revolution. Translated from the French. London: H. D. Symonds, 1802

Elliot, Grace Dalrymple. During the Reign of Terror: Journal of My Life

During the French Revolution. Translated by E. Jules Meras. New York:

Sturgis & Walton Company, 1910.

Fierro, Alfred, and Jean-Yves Sarazin. Le Paris des Lumieres d'apres le Plan de Turgot (1734-1739). Paris: Editions de la Reunion des Musees Nationaux, 2005.

Fraser, Antonia. Marie Antoinette: TheJourney. New York: Doubleday, 2001.

Green, Michael. The Art of Coarse Acting, or, How to Wreck an Amateur Dramatic Society, 2nd revised edition. London: Samuel French, 1994.

Helenon, Veronique. Africa on Their Mind: Rap, Blackness, and Citizenship in France, from The Vinyl Ain'I Final: Hip Hop and the Globalization of Black Popular Culture. Edited by Dipannita Basu and Sidney J. Lemelle. London and Ann Arbor, Ml: Pluto Press, 2006.

Hesdin , Raoul. The Journal of a Spy in Paris During the Reign of Terror, January-July, 1794. New York: Harper & Brothers Publishers, 1896.

Hibbert, Christopher. The Days of the French Revolution. New York: William Morrow & Co., 1980.

Hoog, Simone, and Beatrix Saule. Your Visit to Versailles. Versailles: Editions Art Lys, 2002.

Hufton, Olwen H. The Poor of Eighteenth-Century France 1750-1789/ Oxford: Clarendon Press, 1979.

Isherwood, Robert M. Farce and Fantasy: Popular Entertainment in Eighteenth Century Paris. New York and Oxford: Oxford University Press, 1986.

Kaplow, Jeffrey. The Names of Kings: The Parisian Laboring Poor in the Eighteenth Century. New York: Basic Books, Inc., 1972.

Loomis, Stanley. Paris in the Terror. Philadelphia and New York: Lippincott & Company, 1964.

Lough, John. Paris Theatre Audiences in the Seventeenth and Eighteenth Centuries. London: Oxford University Press, 1972.

Manning, Jo. My Lady Scandalous: The Amazing Life and Outrageous Times of Grace

Manning, Jo. My Lady Scandalous: The Amazing Life and Outrageous Times оf Grace Dabymple Elliot, Royal Courtesan. New York: Simon & Schuster 2005.

Moore, Lucy. Liberty: The Lives and Times of Six Women in Revolutionary France. New York: HarperCollins, 2007.

Plimpton, George. Fireworks: A History and Celebration. Garden City, Doubleday 8c Company, Inc., 1984.

Robb, Graham:| The Discovery oj France: A Historical Geography from tlie Revolution to the First World War, New York and London; VV. W. Norton Company, 2007.

Ross, Alex. The Rest Is Noise: Listening to the Twentieth Century. New York: Picador, 2007.

Salatino, Kevin. Incendiary Art The Representation oj Fireworks in Early Modern Europe. Los Angeles; Getty Research Institute for the History of Art and the Humanities, 1997.

Schama, Simon. Citizens: A Chronicle of the French Revolution. New York: Vintage Books, 1990.

Simpson, Helen, ed. and trans. The Waiting City: Paris 1782-88. Being an Abridgement of Louis-Sebastien Mercier's uLe Tableau, de Paris.» Philadelphia: J. B. Lippincott 8c Company, 1933.

Speaight, George, ed. The Life and Travels of Richard Barnard, Marionette Proprietor. London: Society for Theatre Research, 1981.

Steel, Mark. Vive la Revolution: A Stand/up History of the French Revolution. Chicago: Haymarket Books, 2006.

Venter, J. Craig. A Life Decoded: My Genome: My Life. New York Viking, 2007

Watkinson, Mike, and Pete Anderson. Crazy Diamond: Syd Barrett and the Dawn of Pink Floyd. London: Omnibus Press, 2001.

Webster, Nesta H. The French Revolution. Costa Mesa, CA: Noontide Press, 1992.

Willms, Johannes. Paris, Capital of Europe: From the Revolution to the Belle Epoque. New York and London: Holmes & Meier, 1997.

Zweig, Stefan. Marie Antoinette. Translated by Eden and Cedar Paul. London: Cassell, 1972.

Источники в интернете

http://earlyromanticguitar.cora и http://guitarandluteissues.com/fryk.htm – информация об инструментах и композиторах

http://wikipedia.org – информация о персоналиях и событиях Революции, о Французском республиканском календаре, а также о музыкальных терминах и музыкальной теории.

http://utopia.knoware.nl/users/ptr/pfloyd/intdervew/wywhe.html – интервью с Роджером Уотерсом.

http://icce.rug.nl/-soundscapes/DATABASES/AWP/nw.shtml – «Записки о Norwegian Wood», анализ песни «Beatles» авторства Аллана В. Поллака.

Lyrics permission.

Tupelo (Tupelo Blues)» words and music by John Lee Hooker. Used by permission of Concord Music Group, Inc.

«Shine On You Crazy Diamond» lyrics by Roger Waters. Published by Artemis Muziekuitgeverij B.V. (Bum/Ste). All rights administered by Warner-Tamerlane Publishing Corp.

Две главы из книги

13.

Когда я просыпаюсь, над ухом что-то неприятно звякает.

Меня угораздило заснуть в одежде. И во всех побрякушках. Теперь серьги впились в шею, браслеты запутались в волосах, а телефон в заднем кармане штанов впечатался в ягодицу. Ноги затекли из-за сапог. Внутри тоже все звенит. Я забыла выпить лекарство. Очень глупо с моей стороны. Встаю, иду умываться и глотаю две таблетки. Подумав, глотаю еще одну и запиваю водой из-под крана. На часах почти полдень. Потом отправляюсь на поиски кофе.

Отец сидит за обеденным столом и говорит по домашнему телефону, включив громкую связь, чтобы одновременно поддерживать диалог, слать сообщения помощнику с мобильного, пить кофе и читать какой-то талмуд. Я киваю ему. Он кивает в ответ.

На столе лежат ключи и записка от Лили: она сегодня ночует в Бурже, ближайшие станции метро там-то, а ближайшие магазины, пекарня и сырная лавка там-то. Все «ближайшие» места оказываются довольно далеко.

Я иду на кухню. Слава богу, в кофеварке еще остался кофе. Я наливаю себе полную чашку, пью и выдыхаю, наблюдая, как в черно-белый мир постепенно возвращается цвет. Тянусь за круассаном, и тут звонит телефон, и – Привет.

- Виджей? Ты откуда звонишь? Слышно отлично.

- Сижу на крыше. Скрываюсь.

- От кого?

- От родительницы, от кого же еще? Ты вообще где? Я заходил к тебе утром, а там никого.

- Я в Париже.

- Ни фига себе. Круто. Если ты еще не передумала кончать с собой, там масса вариантов – собор Парижской Богоматери, Эйфелева башня, куча мостов...

- Тебе рассказали? – сжимаясь, спрашиваю я.

- Да весь класс знает. Если не вся школа. Спасибо Арден.

- А что она говорит?

- Что ты втрескалась в Ника и хотела ему отдаться, а он такой весь из себя любит Арден и тебя отшил, ну и ты с горя пыталась сигануть с его крыши.

- Чего? Все было не так.

- Это не важно. Версия Арден уже в анналах.

- Кто бы сомневался.

- Так что теперь даже не вздумай. – Что?

- Убиваться. Если убьешься, все решат, что это из-за Арден.

- Черт. Я об этом не подумала. Точно. Из глубины трубки доносится:

- Виджей! Виииииджееей! Палево, – шепчет Виджей.

- Виджей! Виджей Гупта, ты наверху?

- Мне надо валить, маман примаманилась. Да, кстати, а где твоя? Она с вами? Как ты ее из дома вытащила?

- Нет, мы не вместе. Она... она в клинике, Ви.

- В клинике? Что случилось?

- Ничего не случилось. Просто отец сбагрил ее в психушку.

- А тебя, значит, уволок в Париж.

- Да. Мы же с ним лучшие друзья, как ты понимаешь. Обожаем путешествовать вместе. Вот, решили оттянуться в Париже среди зимы. Еще несколько дней – и я тоже попрошусь в психушку.

- Виииииджееей!

- Анди, я тебе перезвоню. А, слушай...

-Да?

- Я, короче, пошутил. Ну, насчет Эйфелевой башни.

- Я знаю.

Наступает тишина. Я не могу говорить. Он, видимо, тоже. Я уже бывала на грани. И опять к ней приближаюсь. Я отлично это чувствую. И он чувствует.

- В общем, не надо, – говорит он наконец. – Правда, не надо. Я закрываю глаза и сжимаю трубку в руке.

- Я стараюсь, Ви. Изо всех сил.

- Точно?

- Точно, Серьезно, как ты себя чувствуешь?

- Да нормально. Иди, звони в свой Казахстан.

Я вешаю трубку. Мое самочувствие далеко от нормы. Руки дрожат. И по всему телу гуляет дрожь. Маленькое сердце зацепило меня. Оно снялось мне всю ночь. Потом снился Макс. Как он нелепо размахивает руками. И кричит: «Я – Максимилиан Эр Питере! Я неподкупен, неумолим и несокрушим!»« А Трумен пытается проскользнуть мимо.

Как бы я хотела вернуться туда, на Генри-стрит, в то мрачное зимнее утро. Мне бы хватило одной минуты. Это же совсем немного. За это время не напишешь симфонию, не построишь дворец, не выиграешь войн): Жалкая горстка секунд. Люди тратят их, чтобы завязать шнурок. Почистить банан. Высморкаться. Но у меня нет этих секунд. И уже никогда не будет.

Отец заканчивает говорить по телефону.

- Джи там оставил тебе еще книжек по Малербо, – сообщает он. – На журнальном столике.

Я иду к столику, радуясь, что есть повод отвлечься. В одной из книг обнаруживаю ноты, включая неизвестный мне концерт в си миноре. Я забываю про круассан. И про все остальное. Кладу книжку на столик и достаю из футляра старинную гитару. Пытаюсь читать ноты и одновременно зажимать аккорды, примеряя музыку к струнам. Это оказывается трудно. Похоже, у Малербо были пальцы как у шимпанзе, если он мог так резво перебирать аккорды. Они сменяются с дикой скоростью. Я начинаю играть, и меня завораживает, как звучит музыка восемнадцатого века на инструменте своего времени.

Но я не успеваю сыграть и половины первой страницы, когда отец говорит:

- Прекрати, пожалуйста. Мне надо работать.

- Мне тоже, – огрызаюсь я. Он оборачивается.

- Тебе надо работать над проектом, а не играть на гитаре.

- Это и есть мой проект, – возражаю я. Точнее, это было бы моим проектом, если бы я всерьез намеревалась его завершить.

Он недоверчиво щурится.

- Неужели? И какова основная идея?!

- Что без Амадея Малербо не было бы группы «Радиохэд», – объясняю я, надеясь, что это исчерпает все вопросы. Но увы.

- Почему именно Малербо? Что в нем особенного? Такое впечатление, что ему в самом деле интересно. Это что-то новое.

- Он любил нарушать правила, – говорю я. – ин отказывался писать ровненькие гармонии. Использовал кучу минорных аккордов и диссонанс. Исследовал возможности Diabolus in Musica и...

- Возможности чего?

- Diabolus in Musica. Дьявола в музыке.

- И что это за чертовщина?

- Ха-ха, пап.

Он улыбается, понимая, что каламбур слабоват.

- А если серьезно?

- Так называли увеличенную кварту.

- Что такое увеличенная кварта? Я медлю с ответом. Этот внезапный интерес к музыке слишком подозрителен. Он что-то затевает.

- Тритон -- музыкальный интервал в три целых тона. Его используют, чтобы внести в гармонию диссонанс.

Отец непонимающе смотрит на меня. Я поясняю:

- Помнишь, когда Тони поет «Марию» в «Вестсайдской»? 1 Это тритон. Еще тритоны есть у Джими Хендрикса в первых тактах «Purple Haze». И в главной теме «Симпсонов». 2

- А почему это называется «дьяволом в музыке»?

- Ну, считается, что тритоны звучат нестройно, немного зловеще. Но вообще-то все дело в том, что тритоны создают гармоническое напряжение, за которым не следует разрядки. Это все равно что задать вопрос, на который невозможно ответить.

- И в этом есть что-то дьявольское?!

- Тритоны стали так называть в Средневековье – церковь же тогда не любила вопросов. Люди, которые задавались вопросами, чаще всего оказывались на колу или на костре. В церковной музыке было запрещено использовать тритоны, а на светские заказы композиторам в то время рассчитывать не приходилось. $j

Все, я увлеклась. Сижу и разглагольствую. Потому что ничто на свете мне не нравится сильнее безбашенных тритонов. И меня уносит. Я забываю свою подозрительность. Забываю сомнения. Забываю, что надо быть настороже.

- Значит, Малербо первый их использовал? – спрашивает отец.

- Да нет лее, пап. Эксперименты с гармониями, уход от общепринятых представлений о норме – все это началось задолго до Малербо. Композиторы начали отходить от устоявшихся музыкальных традиций аж во времена Возрождения. А когда наступила эпоха барокко, Бах уже использовал тритоны – еще несмело, конечно, но все-таки он их использовал. Как и Гайдн, и Моцарт. Потом появился Бетховен и давай всюду фигачить диссонанс. А Малербо, который музыкальный наследник Бетховена, фигачил еще круче.

- Но Бетховен не играл на гитаре. Он играл на фортепиано.

- Ну и что?

- Как же он повлиял на гитариста?

Мне хочется биться головой об стенку от беспомощности.

- Пап, если человек гитарист, это не значит, что он слушает только гитарную музыку. Он слушает всякую музыку! Гитару Малербо можно узнать в фортепиано Листа. И сильно позже, у Дебюсси и Сати. А потом еще у Мессиана, это такой чокнутый француз, которого совсем уж заносило – он начал изобретать новые инструменты и классифицировать виды птичьих песен. На американцев Малербо тоже повлиял. Он узнаваем в куче блюзовых и джазовых стилизаций. Джон Ли Хукер у него кое-что перенял. И Эллингтон, и Майлз Дэвис. А потом еще альтернативщики типа «Джой Ди-вижн» и «Смите».

Отец перебивает меня:

- Но как ты собираешься доказывать эти взаимосвязи?

- Примерами, – отвечаю я и продолжаю: – Ну вот, а потом появился еще один гитарист, Джонни Гринвуд из «Радиохэда», он прямо вот совсем-совсем наследник Малербо – ломает правила, как Малербо, и у него тоже получается что-то новое и крутое, и...

- Постой. О каких примерах ты говоришь?

- О музыкальных фрагментах. Я выцеплю их из композиций, на которые буду ссылаться. У меня вообще-то доклад будет в формате презентации со слайдами и музыкой. А что?

Он складывает руки на груди и морщится.

- Даже не знаю, Анди. По-моему, это какая-то авантюра – музыкальные фрагменты, слайды... Думаю, на данном этапе будет разумнее написать обычный доклад о Малербо. О его жизни и работе, иу и что-нибудь о наследии упомянуть в конце. Тебе очень нужна достойная оценка.

Меня словно ударили под дых. Вот, значит, к чему он клонил. Ему плевать на музыку и на то, что меня интересует. Ему важны хорошие оценки. Как всегда. Я и так это знала. Знала, с кем разговариваю. Непонятно только, с чего я вдруг расслабилась. Почему решила, что в этот раз будет по-другому.

- А что делают твои одноклассники? В каком формате будет доклад у Виджея, например?

- Просто текст.

- Вот видишь. Послушай, мне правда кажется, что...

- Забей, – говорю я и погружаюсь в молчание.

- Забить? На что забить? На твой проект? – Он начинает повышать голос. – Я не собираюсь ни на что забивать, Анди. И тебе не позволю. Ты вообще представляешь, насколько это серьезно? Если ты не сдашь проект, ты не закончишь школу. А если сдашь и он будет толковым, вот тогда, возможно – не факт, замечу, но возможно, – это компенсирует все, что ты завалила в течение семестра.

Он продолжает что-то говорить, но я уже отключилась. Я сижу и мечтаю. О том, чтобы он научился понимать музыку. И меня. Чтобы он хоть на минуту закрыл глаза и послушал концерт в ля миноре Малербо – «Концерт фейерверков» – и почувствовал то же, что и я. Как звук вибрирует аж в самых костях. Как сердце бьется в ритме четвертушек и восьмых. Мечтаю, чтобы он послушал «Idioteque» «радиохэдов» и распознал в приглушенном металлическом скрежете тристан-аккорд, который Вагнер использовал в начале «Тристана и Изольды». Может, он бы даже заметил, что этот конкретный скрежет позаимствован у Пола Лаиски, который написал его на компьютере и назвал «Mild und Leise». А может, он не заметил бы этого, но роковой аккорд из четырех нот узнал бы точно. Его назвали в честь Вагнера, но Вагнер его не изобрел, а услышал в «Концерте фейерверков» Малербо и позаимствовал – только дал ему звучать дольше и заставил разрешаться в ля мажор вместо ре мажора. А потом передал по наследству Дебюсси, который использовал его в опере «Пеллеас и Мелизанда». Дебюсси, в свою очередь, передал его Бергу, который переиначил его для своей «Лирической сюиты», и дальше он перешел к Лански. А «радиохэды» нашли его у Лански и передали мне.

Я мечтаю, чтобы отец понял, что музыка – это жизнь. Что она вечна. Она сильнее смерти. Сильнее времени. И эта сила – последнее, что помогает держаться, когда надеяться не на что.

- Анди! Ты меня слушаешь? Если ты сдашь его в следующем семестре и получишь «отлично», то выйдешь из школы твердой хорошисткой, и этого будет достаточно, чтобы попасть в приличное подготовительное заведение, где за год тебе подтянут оценки и как следует поднатаскают, и тогда я смогу устроить тебе собеседование в Стэнфорде. У меня хороший приятель работает в приемной комиссии.

- Разве в Стэнфорде есть музыкальное отделение?

Пару секунд он строго смотрит на меня, потом говорит:

- В Святого Ансельма тебя тестировали...

- Да, да, можешь не рассказывать.

- ...еще в дошкольном классе. И потом в пятом. И в девятом. И каждый раз коэффициент интеллекта выходил за сто пятьдесят. Как у гениев. Как у Эйнштейна.

- Или у Моцарта.

- Ты можешь стать кем угодно в этой жизни. Кем захочешь.

- Кроме того, кем действительно хочу стать, да?

- Анди, одной музыки недостаточно.

- Ее достаточно. Ее более чем достаточно. – Я тоже начинаю повышать голос.

Я не хочу, чтобы ярость овладела мной. Не хочу сейчас ссоры. Но сдерживаться так трудно.

- Музыкой не заплатишь по счетам, Анди. Ну сколько можно зарабатывать, играя на гитаре? Не каждый становится Джонни Радиохэдом, сама понимаешь.

- Уж понимаю. Он хочет сказать что-то еще, но тут у него звонит телефон.

- От кого? От доктора Беккера? Да. Да, это я. Пожалуйста, соедините нас. Мэтт? Здравствуй. Да, слушаю тебя... Что с ней?

14.

Мое сердце замирает.

- Что? – спрашиваю я. Отец поднимает палец, чтобы я помолчала.

Вот как? Нет, нет, конечно же нет. Да, я согласен с тобой, Мэтт.

- Что с мамой? – Я нервничаю все сильнее.

- Мэтт, подожди минутку. – Отец закрывает трубку рукой. – У твоей матери была реакция на антипсихотик, который доктор Беккер ей прописал. Он отменил его и звонит предупредить, что переводит ее на новый препарат.

- Можно с ней поговорить?

- Нет. Она еще не пришла в себя.

- Тогда с ним? Ну пожалуйста! – умоляю я. Отец кивает.

- Мэтт? Слушай, прости. Анди очень волнуется за мать. Поговоришь с ней, хорошо? – Он протягивает мне трубку.

- Привет, Анди. Как там Париж? – спрашивает доктор Беккер.

- Что с мамой?

- Ее тошнит. Индивидуальная непереносимость лекарства. Это нормально, бывает.

- Понятно, тошнит. Но она хоть работать-то может? Она что-нибудь пишет?

Пауза, затем доктор Беккер произносит:

- Анди, твоей матери необходимо принять свою скорбь. Если мы хотим, чтобы она вернулась к прежней жизни, ей нужно смотреть своей потере в лицо, а не вытеснять переживания, погружаясь

в живопись...

- Нуда, нуда, но ей нужно писать! – Я не желаю выслушивать его психотерапевтическую болтовню.

Снова пауза. Потом он говорит:

- Нет, она сейчас не пишет.

- Я же запаковала ей с собой краски! И мольберт, и холсты. От-несла их в ее палату и даже показала, где они лежат.

- Да, я знаю. Я попросил все убрать.

- Что?.. – Секунда, и у меня вышибает пробки. Вот вы хмырь! Как так можно?

- Дай сюда трубку, – требует отец. Он протягивает руку, но я отворачиваюсь.

- Анди, я понимаю, ты расстроена, но, уверяю тебя, медикаментозное лечение действительно помолсет твоей матери, – говорит доктор Беккер. – Поможет по-настоящему, ощутимо.

- То есть когда лекарства ее вштырят, она превратится в зомби. Как я. А когда они перестанут работать, она будет конченым психом! Как я.

- Я уже объяснял: мы скоро сможем отследить динамику...

- Динамику? Какая может быть динамика у художницы, которой не дают писать? Чем она вообще там занимается? Прихватки вяжет? Ей нужны краски и кисти, как вы не понимаете!

- Анди...

- Какое счастье, что вас раньше не было. Иначе мир не знал бы ни Вермейера, ни Караваджо. Вы бы своими колесами вытравили из них девушку с жемчужной сережкой и «Взятие Христа под стражу»!

- Анди, все! – Отец вцепляется в трубку и тянет ее на себя.

Я обзываю доктора Беккера последними словами и требую позвать к телефону маму. Он отвечает, что это невозможно. В ее нынешнем состоянии я только ее расстрою. Я шлю его куда подальше.

- Хватит! – Отец вырывает у меня телефон и говорит: – Прости, Мэтт. Через пару минут перезвоню.

Он кладет трубку и начинает орать:

- Это было вопиюще! Ты себя совершенно не контролируешь! Сейчас же успокойся, а потом перезвони доктору Беккеру и извинись.

Мне плохо. Я мечусь вокруг стола.

- Зачем ты это сделал? – кричу я. – Зачем ты ее сплавил туда?

- Чтобы она поправилась. Она больна, Анди.

- Она поправлялась дома! Она уже не рыдала целыми днями. Перестала швырять посуду. Ей надо быть дома, там, где ее работы!

Отец несколько секунд молчит, потом произносит:

- Прекрати. Остановись. Тебе кажется, что ты сама можешь все исправить. Вылечить мать. Ты думаешь, что если вылечишь ее, если у тебя это получится, значит сумеешь и...

Я перебиваю его:

- Помнишь сказку про короля-лягушонка?

- Что?.. Нет, не помню.

- Трумен очень любил эту сказку. История там такая: жил-был молодой король. У него был верный слуга. Однажды короля похитили превратили в лягушонка. И сердце слуги разбилось. Его пришлось заковать в три стальных обруча, и только так он мог...

- Жизнь – это не сказка. Неужели ты еще не поняла?

- Мамино сердце разбито.

- Анди, твоя мать тебе говорила. И я тебе говорил. И доктор Беккер тебе говорил. Все тебе говорили: это не твоя вина!

Я смеюсь. То есть мне казалось, что должен получиться смех, но получается жалкий стон. Отец снимает очки и трет переносицу. Какое-то время мы так и стоим друг против друга. А потом я больше не могу.

- Пойду погуляю, – говорю я.

- Отлично. Делай что хочешь. Я сдаюсь, – отвечает он. Я поправляю:

- Ты давно уже сдался.

Я хватаю гитару и рюкзак и бегу вниз по лестнице, потом на улицу. Направляюсь куда-то на восток, понятия не имею куда. Надеюсь дойти до места, где молено будет сесть и поиграть, выкинуть из головы этот мир и всех, кто его населяет. Особенно отца. Потому что он сказал неправду, и мы оба это понимаем. Это моя вина. Сердце моей матери разбито из-за меня Это я убила брата.