24.08.19 Лев МОСКОВКИН, Наталья ВАКУРОВА

Книга в Москве

Капитализм – олигархическая власть плюс айфонизация всей страны https://leo-mosk.livejournal.com/6723403.html

Простая жизнь страшнее Холокоста и в этом его причины: Каждый человек еврей, пока не докажет обратное

Мы стали фанатичными читателями «Роман-газеты». В этом виновата выставка Nonfiction и наверно ее лучший экспонат, редактор издания Екатерина Рощина с безупречным литературным вкусом и желанием подсказать. Если бы не Катя, мы бы не узнали о связующем время романе «Истопник» Александра Купера. В год юбилея БАМа автор бесцеремонно напомнил, кто на самом деле строил БАМ. Логическим центром романа стала ночь любви для заключенных, его логикой – виртуальные беседы Сталина и Путина. Расстрельная тема.

В наше время все происходит настолько быстро, что нет места подвигу. Просто некогда отвлекаться от рутинной текучки. «Истопник» вышел в твердой обложке под настоящей фамилией автора Александр Куприянов, и вот новый выстрел по мозгам заскорузлой литературной общественности.

Следующая подборка выпусков «Роман-газеты» нам досталась прямо из издательства «Художественная литература» на Новобасманной. Тут и новый Юрий Поляков в развитие сериального жанра постсоветской литературы, и обещанный на мероприятии по поводу «Истопника» в программе книжного фестиваля «Красная площадь» роман Александра Куприянова «Лазарь».

Антигерой Полякова, пренебрегая должностными обязанностями в редакции, творил «голографический» роман. Видимо, кто-то ему поведал об исследованиях Михаила Бахтина, посвященных романной полифонии. А может, и сам читал, и возжаждал славы Достоевского нашего Федора Михайловича.

Если существует полифонический роман, должен быть и голографический. В первом случае сочетается разное, во втором любая часть дает представление о целом.

«Лазарь» чист в типологической классификации. Автор и не скрывает, его жанр – поток сознания. Все другие жанры позволяют автору скрывать свою истинность, поток сознания выдает его с головой как бактерию на стекле под микроскопом. Если Поляков старается изобретать свое, то Куприянов отражает мир через цитаты. Оба более чем диссертабельны, не все ж нам черпать из неиссякаемого источника Бахтина с хронотопами Ухтомского.

Цитатная палитра Куприянова гигантская, без точного анализа представить ее объем невозможно. От советской присказки, что должен знать интеллигентный человек, до диаграммы Герцшпрунга-Рассела главной последовательности звезд. И все же есть изъятия, отражающие одну из граней романа: «Все евреи похожи друг на друга» и «Каждый человек еврей, пока не докажет обратное».

В «Лазаре» есть линкеры с «Истопником». Прием связи персонажей разных романов в общий нарратив использовал Анатолий Рыбаков. У Куприянова линкером стала книга про БАМ.

Нарративные технологии романа «Лазарь» включают диахронное изложение, двойное авторство и смерть главного героя в преддверии описания его судьбы.

Прием двойного авторства подобно пушкинским «Повестям Белкина» применяется для пущей достоверности и снимает ответственность с автора реального. Да и какая может быть ответственность, если твоим языком говорит прожитая тобой вечность.

Война в Чечне описана фотографическими эпизодами, которые невозможно придумать. Реальность фантастичней вымысла. Например, пакеты с символикой ЛДПР в приямке единственной в поселке колонки в комплекте с дохлой кошкой и овечьей шерстью уникального окраса. Пить воду невозможно. В поселке возникает политический инцидент: муниципальный начальник винит владельцу овец характерной масти, та – ЛДПР. Кошка молчит, она давно умерла.

Воевать с властной старухой бесполезно, и после ее смерти появляется ее клон в еще более властном варианте.

Ужасающий случай гибели в огне семьи священника тоже имеет реальные аналогии. Дверь подперли снаружи.

Обратим особое внимание на этот момент, он верифицирует намерения. Чьи – неизвестно.

В целом роман «Лазарь» типичная сказка для взрослых, содержит множество верифицирующих деталей из жизни. История современного Лазаря изложена детективно, но Куприянов далек от Устиновой или Донцовой. Жизнь фантастичней выдумки.

Как ни странно, чем-то похоже на Павла Астахова, создавшего галерею залихватских детективов по каждой из проблем современности. Только у Астахова все всегда кончается хорошо, а у Куприянова – как в жизни. «Лазарь» для нас, наверное, самый страшный роман из всего, что мы читали в книжках и видели на экране. Кино автору далеко не чуждо, будто бы люди живут для создания фильма.

Сравнение «Истопника» с «Лазарем» кажется диким: в машине смерти ГУЛАГа люди находят счастье, берегут и создают его, а в свободной жизни все наоборот. Тоже банальность, «Войну и мир» все читали или, во всяком случае, так говорят, но как-то никто не отмечает, что именно этот простой вывод Лев Николаевич вложил в пухлые тома.

Тогда причем тут французы, немцы и прочие фашисты, теперь вот североамериканцы и новая Орда внешнего управления эктраполитарной империи. Простая жизнь страшнее Холокоста, и в этом его причины. Смысл романа «Лазарь» в том, что никто не виноват, это люди так устроены. Просто так пережить и не сойти с ума эту свободную жизнь невозможно, и нужно придумывать веру в реинкарнацию или обращаться к библейским текстам, что автор и делает.

С чем сравнить и от чего оттолкнуться, можно найти всегда. Александр Куприянов – немного необычный автор. В основной своей ипостаси он главный редактор холдинга, выпускающего две наиболее доступные москвичам газеты «Вечерняя Москва» и «Метро». Чтоб было понятно: два печатных издания успешно пережили жестокий кризис СМИ и вышли на бесконкурентные позиции. Как это сопоставить с тем, что книги их главного редактора трудно найти в книжном магазине и аналогично в столичной районной библиотеке?

Главные редакторы российских газет составили особый слой элиты, высоко информированный. Куприянов и в этой среде необычен, как диссидент. Своеобразный трикстер, пронзающий сеть внутрипопуляционных барьеров.

Что происходит в современном обществе, проще всего представить по ситуации на книжном рынке с барьерами между авторами и издательствами, издательствами и магазинами или библиотеками, книгоиздателями и законодателями. В России объем содержательных авторов превышает стаю графоманов. Издательства испытывают авторский голод, но новое берут неохотно. Система к читателю не пропустит. Цензура несоветской России намного хуже советской, ибо рядится под демократию.

Районная библиотека Москвы не имеет возможности формировать фонд по запросам читателей. Заявку подать можно, но она, как правило, не удовлетворяется. Книги от читателей тоже не принимает. В итоге фонд библиотеки наполняется адекватно мерчандайзингу Библио-Глобуса – ничего интересного из новаций до читателя не доходит. Россияне не видят расцвета новой русской литературы. В советское время было наоборот, и иностранную русофобскую муру не переводили для издания. Лучшее запускали через самиздат и там-издат для надежности подобно Джорджу Оруэллу. Пятое управление КГБ СССР Филиппа Бобкова работало эффективно.

В новое время появился ремейк Бена Элтона, широко известного в узкой среде. Если не знаешь, не найдешь. Пятое управление ушло в небытие вместе с КГБ. Диссиденты трансформировались в анархистов из тех, кто всегда недоволен царизмом, потом советизмом и вот теперь свободой слова и совести – свободой от обязательств и морали.

Судя по отсутствию пересечений между рекомендациями Дмитрия Быкова, литературоведов МПГУ и тем, что удается выловить нам, тут царствует фактор случайности. Системы нет, есть только антагонистическая подсистема.

Любая живая система состоит из двух подсистем, а тут одна. И страна живет, порождая шедевры. Странный смысл жизни: жить плохо, но с треском. Пожар души благосостоянием не тушится. Наоборот, виртуальный огонь разгорается в натуре.

Мы не против русской классики, 19 век литературоцентричной страны заложил художественный формат естественнонаучного исследования феномена человека. Глупо останавливаться на классике, если новые авторы идут дальше. Куприянов в их числе показал пути преодоления постсоветской библиотечной проблемы. Главный герой романа Лазарь-Елизар-Ленька прежде всего библиотекарь и уже потом герой войны, охотник, любитель чилийского вина и деревенской свободы.

Авторский поток сознания зонтиком накрывает все стороны многогранной жизни страны. Главную роль играет в ней пожар в разных формах.

Роман «Лазарь» может быть лекарством для тех, кто приступы духовного садомазохизма принимает за любовь к прекрасному, достойному служения.

Выдержки из романа

2019 №15 /1836/ Основана в 1927 г.

Александр Куприянов

Лазарь

Роман

Родившийся множество раз, он пришел к страданиям.

«Ригведа», сборник индуистских гимнов

И псы, приходя, лизали струпья его.

Евангелие от Луки. 16:19-21

А ты, бедный, не падай духом, как бы волны бедности тебя ни стеснили. Взирай на славнейшего Лазаря... Чтобы, управляв свою жизнь рулем терпения, ты достиг той же самой спасительной пристани.

Св. Иоанн Златоуст. О Лазаре и богаче

Стр. 1-2

От автора

Моего Лазаря убили во время загона на волков. Никто не воскресил его. Расследование фактов, последовавших уже после трагедии на охоте, привело меня к убеждению: Матёров не погиб. Он превратился в волка. Превращение человека в зверя, так называемая реинкарнация, изначально была заложена в откровениях автора рукописи «Карлики». Сначала Лёня Малеров уехал в забытую богом деревушку» А потом ушел еще дальше, в леса Валдая. Полусгоревшая повесть Матёрова, библиотекаря из Питера и отставного авианаводчика, была найдена на пожарище. Двое местных бродяг продали автору оплавленную папку за бутылку водки. Они же рассказали подробности трагический истории. Я подобрал эпиграфы и расставил главы. Его повесть называлась «Карлики». Коричневые карлики – это погасшие звезды в туманности Ориона. Термин астрономов. Я изменил название. И дописал сгоревшие страницы. На изучение жизни героя ушло несколько лет. В метриках Матёров был не Леонид, а Елизар. Я всегда полагал, что Елизар чудо-богатырь из русской сказки. Елизар, Светозар, Илья Муромец и Добрыня Никитич... Оказалось, что Елизар – аналог древнееврейского имени Лазарь. Из Библии мы помним двух Лазарей. Один лежит на ступеньках, и собаки лижут его струпья. Он пришел подобрать объедки со стола богача. В Евангелии от Луки: «Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово». Богач тоже умер. Но оказался в аду. Другой Лазарь, из Лифании, болел, и дни его были сочтены. Камень от пещеры, где был он погребен, отвалили. Иисус помолился и воззвал: «Лазарь! иди вон...» Так в каноническом тексте. Из пещеры вышел воскресший Лазарь. После чуда воскрешения Лазаря фарисеи приговорили Христа к смерти. Они испугались могущества Иисуса

Стр. 4

После контузии в Чечне Лёне казалось, что он тоже живет вопреки. Почему Мазеров из города перебрался под Перь, в забытую богом деревню, – отдельная история. В те самые места, где однажды его семья уже пряталась. Трудно «изменить путь своего да.

(Сгоревшие страницы.)

...и уже на третьем курсе библиотечно-информационного факультета. Там-та-ра-рам! Труба зовет.

Разве могут ив библиотекарей полупиться настоящие солдаты? Они ведь не бугристые десантники, а грустные очкарики. Часто в сатиновых нарукавниках. B нарукавниках удобнее перебирать книги на пыльных полках хранилищ и библиотек. Даруй мне тишь твоих библиотек... Манжеты рубашки не пачкаются. В Академию культуры, которую мы все по привычке называли Институтам имени Крупской, после полиграф-ПТУ и года работы в типографии, я поступил тоже по наущению бабы Зины: «Там одни девки. Мальчишек без конкурса берут. А книжки – вообще-то наше, фамильное». Очкарики составляли треть группы будущих библиотекарей. Две другие трети – светлячки-филологиии.

Дева тешит до известного предела –

дальше локтя не пойдешь или колена.

Сколь же радостней прекрасное вне тела:

ни объятья невозможны, ни измена!

Иосиф Бродский, из «Письма Римскому другу». Он в нашем институте, который постоянно переименовывали то в университет, то в академию, не учился. Бродский вообще, кроме школы, нигде не учился. «Академиев не кончал». Потом ездил работать в геологическую партию. И кто теперь не знает рыжего Иосифа? Стихи, которые он называл стишками, он почти пел. Невозможно читать свои опусы по-другому, однажды услышав Бродского. Одна треть моей группы, небитая – с неряшливой порослью на лице, которую наш декан Лернер Мих-Юр называл ошметками, завывала. Две другие трети, мелированные и с пирсингом в ушах, восторженно им аплодировали.

За годы, проведенные среди книг, у меня выработалась собственная манера общения с людьми. Правда, некоторые однокурсники, да та же Тамарушка Айзензон, находили ее вычурной. В разговорах я дополнял свою мысль стихами известных поэтов. Или строчками бардовских песен; Иногда не впрямую, а чисто ассоциативно, так сказать, по касательной. От поэтической цитаты возникал другой смысл. Мысль обретала объем. Я словно разукрашивал действительность. Декорировал и расцвечивал ее. Бывали и алогичные цитаты, едва уловимые и понятные лишь мне одному. <TJ$HC дымно, что в зеркале нем отраженья...», Высоцкий, «Танго».

Я стирал муть с зеркала. Потому что давным-давно, еще задолго до рыжего Иосифа и хрипящего Володи, блистательная Марина уже написала:

Хочу у зеркала, где муть

И сон туманящий, Я выпытать – куда Вам путь

И где пристанище.

Стр. 4

Если писатели напишут правду, их книги ч никто не будет. В девяностые годы теперь уже ц шлого века в жизнь ворвалась литература коммерче екая. И стала главной на рынке. В такой литера» всегда присутствует описание отклонений от челове ческой сущности. И вообще – всяческих извращений. Очень поощряется издателями разоблачен Сталина, Брежнева, Горбачева и Ельцина. Хорошо если коммунизм сравнивается с фашизмом. Ос приветствуется оплевывание родной страны, в В й ты вырос. Такую книгу могут даже запросто Западе издать. И сразу дать автору какого-нибудь я Букера. Сто тыщ долларов. А там, глядишь, и Нобе замаячит впереди. Прейскурант тут другой – по миллион. «За глубину в познании русской души роникновение в подвалы советской действительности...» Или здесь вползает змеиная неточность мною придуманной формулировки? Но меня в Комитет по присуждению Нобеля никогда не позовут. И правильно сделают. У меня ведь совершенно другой взгляд. Достоевский ни Букера, ни Нобеля не получил, хотя и сильно проник в подвалы русской души. Просто не в том времени жил. Кто не успел – тот опоздал. Люблю читать книжки про войну. Понятно почему. Тут как-то увидел: «У войны не женское лицо», Алексиевич. Ну что я могу сказать? Светлана не опоздала. Обсирать свой народ надо ведь тоже талантливо! Спекулятивно-тенденциозная журналистика – самая мягкая классификация ее документальной прозы. Эпатаж, фрондерство. С моей, конечно, точки зрения, которую легко назвать и кочкой и которая не нужна Нобелевскому комитету... Развенчивание героизма таких русских и советских теток, какой была моя баба Зина, натурализм и пацифизм писательницы, провинциальной белорусской журналистки – шквал аплодисментов в зале! Да что в зале? По всему земному шару! «Голос свободы в стране тирана Лукашенко». Миллионные тиражи переизданий, театральные и телевизионные постановки. Не знаю, может, мюзикл уже успели поставить на Бродвее? Хотя сами идеи пацифизма мне не чужды. И написано здорово. В чистом виде выжимание слезы. Но жизненная правда» другом. Куда вам путь, Светлана? И где пристанище? Говорят, что, пожив в Германии – той самой стране, которая обеспечила «не женское лицо» величайшей войны в истории человечества, Алексиевич вернулась в родную Белоруссию. Правильный поступок.

Многие из тех писателей, кто рукоплещет Нобелевскому лауреату, думают так же, как и я. Сказать боятся, потому что запишут в ретрограды и завистники. А Платонов, писатель, с Балабановым, режиссером, умерли

Главная задача коммерческой литературы – быть проданной. Она и продается. Никакой правда жизни в ней быть не может. «Чтобы жить в действительности и терпеть ее, нужно все время представлять в голове что-нибудь выдуманное и недействительное», – заметил один из моих любимых писателей, Андрей Платонов. Он в наше время уже почти забыт. «Котлован», «Чевенгур», «Ювенильное море». Ни одного Букера.

Я согласен е Платоновым. Нужно что-то придумывать. Чтобы окончательно не сойти с ума.

Другое дело кино. В отличие от литературы. Балабанов, например, снимал то, о чем говорили и думали многие. Но вслух сказать боялись. Большинство фильмов Алексея Балабанова до сих пор считают чернухой. А его самого чуть ли не бомжом. «Груз-200». Мент-маньяк горлышком бутылки насилует девушку, дочку секретаря райкома партии. В конце фильма всплывают цифры: 1984 год. Понятен намек на Джорджа Оруэлла. У Балабанова была не чернуха, а самая что ни на есть горчайшая правда жизни. Но Балабанов рано умер.

Еще Платонов сказал про любовь: «Все люди живут в личной жизни с разбитыми сердцами. Но дело в том, чтобы жить с цельными сердцами». Последняя мысль важна для дальнейшего понимания того, что со мной случится. И не только со мной. Если кто-то будет читать мои записки, то заранее прошу прощения за обилие цитат. Хотя тут тоже нельзя переусердствовать. И мне еще придется рассказать, к какому жизненному повороту привела меня бунинская цитата про русский народ.

«Плох тот библиотекарь, который Гоголя не отличит от Гегеля, Гегеля от Бебеля, а Бебеля от Бабеля», – говорила мне баба Зина. И подсовывала тонкую брошюрку издания 30-х годов. Корней Чуковский о Николае Некрасове. В брошюрке, несмотря на восхищение поэзией Некрасова, Чука под корень, как показалось, разделывал поэтику великого

русского поэта. Брошюрка до сих пор хранится в моей библиотеке. «Легок возок, выдь на Волгу...»

В дальнейшем. Уже в 60-х, монография Чуковского «Мастерство Некрасова» получила Ленинскую премию. Выдвигали ленинградские критики. А старые большевики, соратники бабы Зины по Обществу каторжан, слали в комитет по присуждению премий гневные письма, обзывая Чуковского «приспособленцем, во имя корыстных интересов готовым пойти на любую сделку с совестью». У них было свое мнении. Та еще формулировочка. Не знаю, получал ли подобные письма Нобелевский комитет, когда присудил премию Алексиевич. Может, просто каторжан к тому времени, всех – до последнею, уже отнесли на Пискаревку.

Став постарше, я узнал народное продолжение сентенции про Гоголя и Гегеля. «Бабеля от кабеля,' кабеля от кобеля, кобеля от сучки...»

Человек необразованный (не библиотекарь из Академии культуры) в своей жизни оперирует двумя последними понятиями.

Может, Гоголя и Бабеля он еще вспомнит. А Бебеля? Августа? Автора знаменитой книги «Женщина и социализм».

И тогда, совершенно кстати, вот вам еще один пассаж из Платонова: «Типичный человек нового времени: это голый – без души и имущества, в предбаннике истории, готовый на все, но не на прошлое». «В предбаннике истории» – очень точно сказано про меня. Без души и без имущества.

Стр. 5

Закосить армии не удались, «будешь знать, как порочить советский народ!» – назидательно сказала баба Зина, вознеся свою иссохшую длань над моей уже лысой к тому времени, в мае, головой. И с двумя пломбами в челюсти. Перед призывом новобранцев заставляли лечить зубы. Баба Зина благословила меня на выполнение гражданского долга. Пересылка в лагере на Поповом острове, в двенадцати километрах от Кеми, а потом уже и Соловки, ее ничему не научили. Советского народа, как и Ленинграда, давно не было в помине. Баба Зиад имела в виду цитату из Бунина про русский народ, из которого, как известно, и дубина, и икона. Цитата была приведена мною в дипломной работе но истории (историю у нас заканчивали преподавать на третьем курсе) и вызвала гнев кафедры. Наборщиков, корректоров, евреев и студентов власть не прощает за ошибки в любые времена. Неправильно назвал должность Прокурора СССР. Опрометчиво обозвал народ-богоносец дубиной.

Стр. 8

Бабушка Зина предупреждала меня: «Лёнька, там, где книги, крутится много евреев. Особенно их много в корректуре и среди редакторов. С евреями нужно дружить! А вот с хохлами необязательно». – «Почему?» – удивился я. Себя я считал интернационалистом, а про евреев и жидов впервые риал от лиговского хулигана Сёмки Каянова, по прозвищу Каян. Баба Зина замялась. «Ну... хохлы – сплошь бандеры, – ответила она, – каждый за себя. «Шка украинская ночь, но сало надо перепрятать. А евреи всегда дружные. И своих в обиду не дают... Будешь с евреями дружить, обязательно премию получишь!» – «Я же русский!» Бабушка задумалась: «Да что толку с того, что русский? Ну хоть бы и русский... А простота, она хуже воровства: ни продать, ни скоммуниздить». Чемодан без ручки. И нести тяжело, и выбросить жалко». Странно, Мысли блокадницы и политической каторжанки-большевички о титульной нации... Но тогда я не придал значения спорным высказываниям бабы Зины. Бабушка много читала. Про себя она говорила словами обожаемоей ею Фаины Раневской: «Я как старая пальма на вокзале – никому не нужна, а выбросить жалко». Неправда, она была нужна мне. И своим иссохшим, как пни на лесной деряне, зэкам-сидельцам. У них руки были похожи на скрученные и узловатые корни.

Сектанты-ленинцы. Или недобитые Сталиным троцкисты. Иногда баба Зина водила меня с собой на собрания узников сталинских застенков.

Скоммуниздить. В лагерях корректор Зинаида Афанасьева Матёрова глубоко познала все оттенки великого и могучего. Однако прогноз бабы Зины сбывался. Криница, только что меня защищавший, вдруг опомнился и сказал, что, может, Матёров плохо знает жизнь? Он и пороха еще не нюхал. Может, ему стоит взять академический отпуск и сходить на пару годков в армию? Там его научат любить родину. Без Бунина. А еще научат воровать у хлопцев из тумбочки сало, присланное батьками.

Про сало Костя вставлял везде. Он озвучивал сало также часто, как я цитирую строчки поэтов.

Колодезь быстро сориентировался. Он не хотел терять, хотя и на общественных началах, должность профсоюзного божка. И намек Лернера понял. Божки иногда становятся богами. Сало – салом, но и путевки в санатории ему перепадали. И бесплатные билеты в музеи и на выставки. В общаге Костя жил один в комнате. Все остальное по четверо.

Статью отменили давно. Бабу Зину реабилитировали. И она стала казначеем на общественных началах в Обществе каторжан.

Я был несдержан не только в своей работе – она приравнивалась к государственному экзамену, но и в дискуссиях с Лернером. Мы спорили на тему вели-роди русского народа в истории и роли отдельной личности – там же. Роль русского народа я безоговорочно принимал лишь в Отечественной войне. Тогда народ: охватила пассионарность – способность нации к еамовозрождению и спасению. И жертвенность народа признавалась мной. В коллективизации, раскулачивании и сталинских репрессиях. Что же касается личности... в частности, личности Бориса Николаевича Ельцина, – то, признаться, тут государственного толку я не видел и нужного восторга не обозначал. Хотя, с другой стороны, до сих пор, убей бог, не могу понять: чего уж такого дерзкого я мог тогда написать и наговорить? Я же не призывал к свержению действующей вла...

(Обгоревшая часть страницы.)

Лернер все обставил по-умному. Все ж таки космополит он безродный!

Лернер провел собрание группы. По комсомолу тогда уже никто не скучал. Про него просто-напросто все забыли. И про ответственность молодого поколения перед государством не говорили. Спорили про модели строительства демократии и про создание гражданского общества.

Михаил Юрьевич завел свою шарманку про АЖП. Группа захихикала. А! Жэпэ...

- Вы зря смеетесь! АЖП – активная жизненная позиция, – пояснил Лернер, – без нее вряд ли возможно построить демократию. Ширится гласность, раскрываются новые архивы, свобода слова стала отличительной чертой нашего времени, а такие, как Матёров...

Он ткнул своим пухлым пальчиком в меня. Гласность ширилась и уже сильно углубилась. Как говаривал Горбачев. Я сидел на последнем ряду аудитории, поднимающейся амфитеатром от кафедры, где витийствовал маленький, метр с кепкой, Лернер. Гномик-ортодокс. Его лохматая, как у Эйнштейна, голова чуть возвышалась над трибуной.

- А что Матёров? – перебил Михаила Юрьевича самый смелый и самый талантливый среди нас, Костя Колодезенко, поэт и переводчик. Он печатал свои опусы в журнале «Читаем вместе», подписываясь псевдонимом Криница. По-русски криница – колодец. Костя считал, что его фамилия Колодезенко происходит от устаревшего «колодезь».

Стр. 25 Присматриваясь к утренним пробежкам мужа по мусорным бакам, светлячок словно задумывалась о новой жизни для себя. Мадам, уже падают листья... Но строчка не про Южину. Сорок лет для такой женщины не возраст! Маленькая собачка до старости щенок. Факультетские подружки, тоже кандидаты наук, присылали Лене на айфон смешные мемы и всякие интернет-приколы, которые они называли «жабами». Матёрову хорошо было слышно, как она щебечет в спальне по телефону и хохочет над новой пародией на бывшего министра спорта Мутко. Лете ми спик фром май харт. А то еще мем на Илона Маска, запустившего на Марс красную машину. Пьяный русский мужик с капустой в бороде сидит у бутылки, похожей на крылатую ракету... Они с Лёней уже давно спали в разных комнатах. Социологи лукавят, что клиповое мышление овладело одной лишь инфантильной молодежью и студентами – смешными пацанами в брюках-облипонах и кедиках на босу ногу, девчонками с проколотым пупком и цветными волосами. Центр опросов общественного мнения скрывает правду. Милые бабушки в вязаных беретах, с лицами, подернутыми морщинами, как рябью на озере, преподавательницы – интеллектуалки с томиками Артюра Рембо или Николая Рубцова в сумочках, теперь не выпускают из рук айфоны, булькающие Ватсапами и мяукающие эсэмээсками. Какой там Нагибин с его «Рассказом синего лягушонка»! Посмотрите на них в троллейбусах и в вагонах подземки. Два мэра – Москвы и Питера радуются как дети. Отчитываются перед президентом: вай-фай в столицах теперь на каждой ветке метро! Когда-то Ленин сказал, что коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны. Матёрое думал: «Что мы сейчас строим, никто не знает. Если, допустим, капитализм, то новая формулировка должна быть такой: капитализм – олигархическая власть плюс айфонизация всей страны».

Стр. 28. Глава 3. КАРЛИКИ ОРИОНА

Ранней осенью Анна Сударина, статная, но одноглазая старуха, обратила внимание главы поселковой администрации Рунина на подозрительный запах воды из единственной, на всю округу, колонки. Губы Анна Павловна сделала бритвочкой. Как недовольная Лёней Хризантема. У многих женщин есть такая привычка. Лену Южину Матёров так и будет дальше, в своей рукописи, называть Хризантемой. С большой буквы. Жена все-таки. Часть своего книжного заработка и офицерской пенсии он отдавал ей по-прежнему. Хотя, если дело дошло бы до развода, формулировка «вели совместное хозяйство» уже не годилась. Хризантема с ним по помойкам за книгами на велосипеде не ездила. И на волков она не охотилась.

А Рунину Лёня подтвердил, что воняет из колонки. Рунин отмахнулся, находясь в постоянном цейтноте своих административных затей и организационных будней. Во вверенное ему хозяйство входило десятка полтора хуторов и деревень. Успеешь ли в каждом присмотреть за колонками и колодцами, источающими неприятные запахи попавших в скважины животных? Не говоря уже о водонапорных башнях возле брошенных ферм. Всё в округе было разграблено. Корпуса коровников полуразобранными на кирпич стенами и выбитыми, без рам и стекол, окнами напоминали Матёрову чеченские руины. Каждая ферма как разрушенный дом в I розном. Врагу не сдали, но и сами ушли. На водонапорных башнях аисты строили лохматые гнезда. Рунин говорил: из гоуна и палок. Он так выражался – «из гоуня» Как Ленин. Все-таки бывший директор животноводческого комплекса. Одно только дойное стадо полтыщи голов. От каждой фуражной коровы в год надаивали но десять тысяч литров молока. Доярок-рекордсменок называли десятитысячницами. Им давали ордена, цигейковые шубы и кримпленовые отрезы на платья – по блату и сажали в президиум.

А нынче Рунин опять начальник – глава администрации. Слово «говна» ему по-прежнему произносить не... Ну, в общем, не в кассу.

Рунин намекал на бесполезность, в отличие от коров, длинноногих птиц. От них молока и литра не надоишь. Сударила стояла на своем. Листы, по народным приметам, приносят ребятишек. Но малых детей в Лебяжьем почти не осталось. Сколько бы аистов ни возвращалось на гнездовья, рожать стало некому. Рано утром автобус собирал ребятишек по деревням и свозил в Лебяжий. Всех учили в одном классе. И семилетних парнишечек, и подростков. Совхоз за долги отдал свои лесные участки налетевшим с Кавказа варягам. «Дерева вымой, дерева...» – пел Анчаров, фронтовик и десантник. Кроме стихов Михаил писал прекрасную прозу. Его «Самшитовым лесом» Ленины одногруппники зачитывались. А сейчас кто-нибудь вспомнит? Да что Анчаров! Хорошо хоть Рунин откопал в своей памяти Карамзина, Маугли и роман Гюго «Отверженные». И мальчика на баррикадах по имени Гаврош вспомнил. Баррикады во времена Гаврошей тоже строили из гоуна. Но не из палок, а из бревен. Аисты революции. Что они принесли человечеству? Раздутое коммунарами пламя пошло гулять по миру. В его огне сгорела страна доярок-десятитысячниц, Руниных и Матёровых. По побережью и на северах ингуши захватывали золотоносные рудники В. Пери азербайджанцы крышевали автосервисы и продуктовые рынки.

А в Лебяжьем грузины прибрали к рукам леспромхозы. Их КамАЗы разбивали дороги в грязь, вывозя лес-крутляк на комбинат прессованного бруса. Комбинат построил питерский сенатор, с фамилией, кажется, Курлович. Точно, не азер и не даг. Он заседал в Совете Федерации и в Лебяжьем сам ни разу не появился. Ленточку на открытии комбината перерезал губернатор Алексей Егорович. Губернатор сказал речь про новые рабочие места и про перспективы развития лесистого края. Судариха Лёне жаловалась. За морошкой и грибами старухи и дачники, такие же пенсы, как и Матёров, только по летам гораздо старше, все дальше простирались в глубь леса. Морошка пряталась на болотах, не пролезешь. Грибы червивели, едва повылазив из земли. Лебеди, раньше гнездившиеся на озерах, теперь, напуганные рокотом тракторов, косяками уходили на Валдай и дальше. На побережье Белого и Баренцева морей.

Снова тянет с берега снегом и туманом... ...Ты, метеослужба, нам счастья нагадай.

Сомнительное счастье привалило в лебяжьинские леса.

Стр. 75

Кокошкинцы так и говорили: «Ираклий убил Судариху! Ну, да суд разберется...» Суд разобрался. Чему быть – того не миновать. Ираклия Теодоровича приговорили условно.

За незаконное хранение огнестрельного оружия.

На похороны приехали старшая дочь Судариной Анна, преподаватель из Парижа, с мужем Жераром – высоким французом в нелепой шапке-ушанке С солдатской звездочкой и торчащими в разные стороны завязками, похожими на жидкие косички. Купили в Москве, на Арбате. И сын Павел, торговый дипломат из Лондона. После речи Алексей Егорович подошел к ним, выразил соболезнование и спросил, что они намерены делать с активами матери и не собираются ли продолжить дело Натальи Павловны Судариной в Лебяжьем околотке? Было видно, что Павел хотел ответить губернатору дерзко. Какие-то борения отразились на его лице. Но Павла остановил Жерар. Он что-то сказал ему по-французски. Они отошли в сторону и поговорили. Павел размахивал руками. Потом они вернулись к губернатору. И Павел сообщил: «Семья намерена выйти из дела, необходимые распоряжения адвокатам уже сделаны». Алексей Егорович согласно покивал головой и, в свою очередь, заметил:

- О взятых вашей мамой кредитах не беспокойтесь. Вчера я докладывал Президенту о случившемся, и он поручил мне, кроме следствия и наказания виновных в гибели, разобраться с финансовой стороной бизнеса и закрыть все вопросы. Мне это сделать сподручнее, так как я был партнером Наталья Павловны. – Подумав, он добавил: – Не как частное лицо, а как губернатор области.

Откуда-то, из-за стайки краснощеких ребятишек, похожих на снегирей, вывернулся Витя Саудалин. Он кривлялся, приплясывал и пел, изображая два голоса – мужской и женский. Женский начинал:

- А мы просо сеяли, сеяли. Ой, дид-ладо, сеяли, сеяли!

Мужской отвечал:

- А мы просо вытопчем, вытопчем. Ой, дид-ладо, вытопчем, вытопчем!

Песня была длинная. Но никто Витю не останавливал. Все словно окаменели. И он пропел песню до конца.

- В нашем полку убыло, убыло.

Ой, дид-ладо, убило, убило! Открывайте ворота, принимайте девицу!

- В нашем полку прибыло, прибыло. Ой, дид-ладо, прибыло, прибыло!

- В нашем полку пиво пьют, пиво пьют. Ой, дид-ладо, пиво пьют, пиво пьют!

- В нашем полку слезы льют, слезы льют. Ой, дид-ладо, слезы льют...

Мало кто знал, что раскольники, то есть семейские, исполняли песню «Дид-ладо» на Духов день. То есть на пятьдесят первый день после Пасхи. По-другому Духов день назывался Днем Ивана-да-Марьи. Кто-то из старух громко пояснил: – Полина научила его петь «Дид-ладо». Витя подбежал к закрытому гробу Полины, свалился на снег, прямо под ноги толпы, и заколотился в припадке. Пена пузырилась на его губах. Губернатор опомнился первым, Он крикнул солдатам полевой кухни, которые варили кашу: – Принесите ложку! Быстрее... Вите с трудом разжали зубы и сунули в рот ложку. Так делают со всеми эпилептиками во время приступи падучей. Чтобы страдалец ненароком не откусил себе язык. Не зря в Лебяжьем судачили, что губернатор начинал свою трудовую деятельность санитаром в морге. Вот оно и пригодилось.

На поминках, которые накрыли в том же интернате для престарелых, горько плакал седой старик – директор интерната Степан Кормильцев. Выпил лишнего. Старухи за столом шептались: «Любил ведь он Наташку. А оно, вишь, как получилось».

Наконец пошел снег. Густой и тяжелый.

В Лебяжьем сразу потеплело.

Ребятишки лепили своих снеговиков-уродиков с ведрами на голове и морковками вместо носа. И на санках-ледянках катались с горок. Шурка Рунин приладил к саночкам Кати Дубравиной полозья. Катя снова приехала из Питера на каникулы к бабушке Вере Степановне.

Стр. 75-76 эпилог

И KiioRi, пришла зима. С ее лютыми в здешних местах морозами.

На той же поляне горит костер. Сучья в костре взялись хорошо, затрещали, и в круге света возник

- незапланированный хаос. Сшибка фигур, речей И никем не контролируемых поступков. Даже самим автором. Проворная девка-молодайка выскочила с коромыслом и посредине поляны вылила вёдра с водой. Вода Застыла на глазах и превратились в ледяную глыбу. Охотник споро принялся высекать из глыбы крупную ГОЛОВУ волка и русскую красавицу, Ты куда прешь, Обломихина! – закричал человек с рупором в руках. Кается, помощник режиссера.

- Вы вообще массовка второго редута! Ты что должна делать, Обломихина? Правильно! Заливать горку для катания ребятишек. А ты чего тут сиськами трясешь?!

Становится понятно, что кто-то организовал съемки фильма. И куски съемки, не просясь, сами собой лезут в почти уже готовый роман. А у молодайки Обломихиной действительно под легкой и прозрачной накидкой мечутся две упругие груди, похожие на ладные дыньки сорта Колхозница. Их видно, когда она низко наклоняется. Внакидку на плечах у Обломихиной овечья шубейка и на ногах валенки, кажется, на босу ногу. Мелькают полные икры. 06-ломихина возмущенно оправдывается. Она отобрана в массовку из местного Театра русской сказки:

-- А я-то чего?! Никит-Сергеич велел: Обломихина, вылей воды ведра четыре в центр поляны, в короб! Сейчас там будет происходить главное! Ну я и плюхнула!

Фонари и софиты высвечивают две фигуры, Царевны и Волка. Больше никого нет в кадре. Голову волка покрыли отрезанной от шкуры оскаленной пастью. Подсветили звездное небо. Волк и царевна слились в единое целое. И они уплывают к звездам.

Снимают по наитию, единым куском, без репетиции. Тонкий тенорок режиссера, известный всей стране, грустно произносит из-за кустов:

- Вот так и мы, Обломихина... Бьем друг друга без разбора! Хлещемся в кровь... А потом все время улетаем. К звездам.

И добавляет уже по-деловому, без грустинки в голосе:

- Снято! Всем спасибо. Горку для катания ребятишек заливать не надо.

Обломихина запахнулась в шубейку и тут увидела, что на поляну прилетели снегири. Красными пятнышками они мелькали на снегу в свете гаснущих софитов.

- Милые, – всплеснула она руками; – как вам-то не холодно?

Она метнулась в вагончик за хлебом.

Хотела покрошить снегирям.

Когда вернулась, снегири уже улетели. Как будто их и не было.

Стр. 80 Автор благодарит:

Полковника в отставке Вадима Чистова – за воспоминания о Второй чеченской кампании; инженера-строителя Арслана Гаджиева – за консультации о теневом бизнесе по продаже алкоголя; егеря Никиту Панкратова – за организацию загона на волков; следователя Александра Ковальчука – за поиск адресов и телефонов героев повести; кандидата филологических наук Елену Сиверскую – за рекомендацию литературных источников; иеромонаха отца Афанасия (Кропоткина) – за пасторское наставление против ереси; продавца Анжелу Податеву – за песенный и устный фольклор деревень Лебяжьего околотка; предпринимателя Андронника Кутаберидзе – за чертежи и планы поселка лесозаготовителей; граждан без определенных занятий Дмитрия Оришина и Виктора Чумнина – за рассказы о местных нравах.

А также:

Инвестиционного банкира Абульхаира Завгаева, капитана-судоводителя Дмитрия Соболева, заключенных ИТК Галину и Кирилла Благодариных, командира танковой части подполковника Евгения Ледовских, врача-психотерапевта Cepiwt Ветугина, кандидата филологических наук Эвелину Левинсон, украинского поэта Мыколу Радунца – за помощь в сборе фактического материала о главном герое повести Леониде Матёрове.

Отдельная благодарность индологу, профессору и доктору исторических наук Тамаре Зосимовне Пукшанской, объектами исследования которой являются антропология, культурология, сравнительно-исторические изыскания, филология, текстология, литературоведение, история, этиология, философия, изучение таких

религий Южной Азии, как ведизм, индуизм, шиваизм, вайшнавизм, джайнизм, буддизм, сикхизм, а также местные формы иудаизма, зороастризма, христианства и ислама.

Матёров в предисловии к своей повести «Карлики» отмечал: «Систематические исследования и издательская деятельность санскритской литературы стали возможны благодаря «Санкт-Петербургскому санскритскому словарю», появившемуся в 1850-1870-х годах. Первыми индологами были: антрополог и историк Абу Райхану аль-Бируни, Генри Томас Колбрук, Уильям Джонс, Август Вильгельм Шпигель. Издание «Ригведы», первого известного памятника индийской литературы, появилось в 1849-1875 годах. Издано Максом Мюллером. Санкт-Петербургский санскритский словарь» до революции продавался в доме № 59 по Литейному проспекту. Там располагалась некогда знаменитая букинистическая лавка Василия Клочкова, одного из основателей Кружка любителей русских изящных изданий. Почти по соседству, в особнячке за домом № 53, жила Тамара Айзензон.

Как все-таки тесен мир.

И он по-прежнему един. Никакого двуличия.

2019г.