21.09.19 Лев МОСКОВКИН, Наталья ВАКУРОВА

Книга в Москве

Прелестные письма

Роман Андрея Зарина «Кровавый пир» (Роман-газета 2019 №9 /1830) воспринимается ужасающим зрелищем. Именно зрелищем. Автор одними словами создает репортажный эффект эммерсивной журналистики, над чем нонче бьются создатели волшебных очков-экрана cardboard для отключения от реальности. https://leo-mosk.livejournal.com/6821530.html

Учиться мастерству иммерсии стоило бы у русской классики. Технические решения используются как протез отсутствующего литературного таланта, но заменить его не могут.

Удивительно, роман Андрея Зарина, написанный век тому о событиях почти четырехвековой давности, не просто актуален в наши дни, но и без труда переводится на современны язык.

Увлекшись реконструкцией прошлого, автор нарисовал будущее. Особые промежутки истории с инверсией социальной иерархии – сословной лестницы, случаются в истории человечества стохастически регулярно и неизменно проходят в формате кровавого пира.

Казалось бы, всего полвека прошло после завершения Смуты. Под действием внешнего вмешательства в суверенитет Русь консолидировалась на пути в Россию. И вот новая смута – восстание Стеньки Разина. Суверенитет порушен изнутри, никаких внешних врагов.

Андрей Зарин безусловно уловил основной фактор перемен – девиации доминанты массового сознания. В романе «Кровавый пир» описан полный цикл перемен от поклонения населения вору, этим словом назывался в прошлом разбойник, до отторжения насилия над легитимной властью.

Судя по изложению Зарина, Разин сделал ровно то же, что и Ленин. Оба воспользовались прогрессивными на свой момент средствами массовой коммуникации, которые легко было приватизировать, чтобы сообщить населению о переходе власти. Информационное агентство Интерфакс было создано для сообщения по факсу о власти в руках Ельцина. Большевики придумали формулу «Всем, всем, всем! Временное правительство низложено!..» и разослали телеграфом по сотне адресов Империи. Стенька Разин заставил сочинить трафарет прелестного письма и под страхом смерти переписать его во множестве экземпляров. Средством коммуникации в те времена были нищие страннички.

«Подьячий? – Подьячий, батюшка! Кружечного сбора приказа, милостивец! – Грамоту знаешь? – Знаю, батюшка! – и при каждом ответе подьячий стукался крепко лбом в землю. – Ин, – сказал Разин, – садись туты и пиши ты мне прелестные письма. А в тех письмах напиши, что всем холопам и кабальным и крепостным будет воля. Станут все казаками, воевод и бояр уничтожать; они – враги государевы, дьяков и подьячих тоже! ... – И будут сами себе головы. Напиши, что бояре в злобе своей патриарха Никона заточили, а царевича Алексея Алексеевича извести хотели, а они ко мне убежали, и ноне я их на Москву к царю везу! Стрельцам тож напиши. ... Степан с написанными листами обратился к Волдырю.

– Ну, мой верный Иваша, отдай нашим писчикам. Пускай всю ночь пишут и день весь, а десять листов сейчас пусть изготовят. А в ночь дать их Егорке – слепому да Петрушке – безногому. Пущай с ими в Саратов поспешают. А ты, Васинька, значит, завтрова утром».

И пошли по Руси воззвания: «Ей вы, холопы да кабальные люди, голь кабацкая да посадские горькие, иду я до вас, Степан Тимофеевич, суд и правду чинить над воеводами, да боярами, да дьяками, да приказными, да над всеми начальными людьми, от коих по земле Русской всем теснота и обида...»

Дальше в прелестном письме говорилось, что всем холопам будет воля казацкая. Пересчитывались вины боярские. Говорилось, что они царевича Алексея Алексеевича да патриарха Никона извести хотели, а теперь он, Степан Тимофеевич, их на Москву везет и зовет всех подневольных людей подняться ему на помощь».

До сукцессии мема «Public relations» оставалось еще три века. Ни царевича ни патриарха в распоряжении Разина не было, это PR-прием.

В прелестном письме открытым текстом перечислены враги народа и обозначены их злодеяния. Тогда грамотных по стране было мало, а сейчас их вовсе не нужно. Для этого есть «Эхо Москвы», можно просто слушать и выбрать, кто из предложенного набора воров-коррупционеров виноват лично в твоих неудачах.

Во времена Разина анархизму способствовали скоморохи: «Я воевода – всем невзгода! Сужу неправедно, деньгу берегу скаредно. Кого хошь плетью забью. Идите на суд ко мне! ... – Бей, колоти! В воду его! – закричали остальные скоморохи и бросились тузить мнимого воеводу».

В отличие от нынешних режиссеров кино или театра той же специфической направленности, «В силу указа Алексея Михайловича, скоморохов люто преследовали, маски их, гудки, сопели и прочее отнимали и жгли, а их плетьми били». Что никак не мешало успеху холопской идеологии. Ничего личного – рыночные интересы хозяйствующих субъектов: «А тебе за скоморохов ужо будет! – погрозил пристав целовальнику. Тот передернул плечами. – Мне за что? Скомороха не будет, народ из кабака уйдет, царской казне недобор будет!»

Однако по сути скоморохи были правы. Зарин четко отразил данный факт. В итоге кровавого бунта, как обычно бывает после кризиса, произошло оздоровление власти на места. Нынешние пока не осознали угрозы в полной мере, как показали выборы-2019.

Прелестные письма, бает, вор, громада, гультяй, двуязычен, допрежь, дуванить, живот, захилився, зелье, ин, казак, кот, кружало, кунтуш, мешкотно, осадный дом, повалуша, пожди, прямить, струги, сумный, тулумбасы, цур, честик, ярыжки – все слова понятны, хотя семантика на месте не стояла.

Андрей Зарин не мог знать времени нашего и это не помешало ему описать его суть досконально.

Аналогично эпохе Разина, мы живем во времени эклектичной контаминации. Смешиваются до неразличимости жестокость с агрессивностью, нацизм с фашизмом, демократия с диктатурой, добро со злом. Социальная лестница инвертируется: кто был ничем, вмиг стал всем. На первый план выдвигаются искусственно сгенерированные меньшинства с несобственными интересами. Новая власть притягивает множество народу, опьяненного слоганом-кричалкой «Нечай!»

Ну или хайль, хайп, он нам не царь.

По механизму центрифугального отбора «из грязи в князи» формируется новая элита, куда вербуют через ритуал, как в комсомол. В данном конкретном случае – поцеловать крест и присягнуть казачеству. Во главе ритуала священник. Надо сказать, не первый, кому было предложено. У кого принципы сильнее, захлебнулись в собственной крови. Ну чем ни современная постправда?

Атаманы заменили воевод и сделали всех равными без малейшего понятия, что делать дальше. Хаос не может длиться вечно, если только его не поддерживать искусственно по англосаксонской модели за счет имперского притока ресурсов.

Андрей Зарин описал на историческом материале весь репрезентативный набор признаков смутного времени, как теперь говорят – турбулентности. Приведенные отрывки из романа иллюстрируют наши выводы.

Смута у людей действительно обусловлена физической турбулентностью в структуре хаоса. Можно не знать физики Эдварда Лоренца, однако данный печальный факт не избавляет писателя от добровольно взятой на себя обязанности адекватно описывать исторические события.

Андрей Зарин справился, сам не ведая того. Внешний фактор начала семнадцатого века мешается с внутренним из его середины и к настоящему времени глобализуется в формате ИГИЛ. Та же вербовка и те же притягательные ритуалы, а так все другое без учета литературного перевода из русского на русский.

Андрей Зарин

Кровавый пир

Роман

Роман-газета 2019 №9 /1830/Основана в 1927 г.

ЗАРИН Андрей Ефимович (1863 – 1929)

Родился под Петербургом в литературной семье. После гимназии учился в Виленском реальном училище, откуда был исключен по обвинению в хранении нелегальных изданий и связях с «народовольцами».

С 1884 жил в Петербурге. Сотрудничал с «Детским чтением» и «Народной пользой», служил в Государственном банке и Управлении Госимуществ.

С 1888 полностью посвятил себя литературной деятельности, печатается в многочисленных изданиях от «Гражданина» и «Русского вестника» до «Русского богатства» и «Северного вестника».

Первая книга – повесть «Сорные травы. Две любви» – вышла в 1890. За ней последовало более ста книг разных жанров, в т.ч. исторические и криминальные романы («Кровавый пир», «На изломе», «Власть земли», «Двоевластие», «Живой мертвец»; «Ложный след», «Казнь», «В поисках убийцы»), 13 книг о династии Романовых, ряд биографий в серии «Замечательные люди всего мира».

После Октябрьской революции сотрудничал в газетах «Деревенская коммуна» и «Красная газета», журналах «Смена», «Красный пролетарий», «Вокруг света». Опубликовал повести «Красный город», «Скрипач», «Воронёнок», «Герои прошлого». Писал киносценарии.

Выдержки из романа

Стр. 1

Августа 25-го 1669 года с раннего утра в городе Астрахани царило небывалое оживление. Со всех сторон народ торопливо шел на берег Волги и там толпился у пристани. На лицах всех было видно крайнее любопытство, соединенное с каким-то страхом.

- Ведун, бают, – говорила одна женщина другой, – молвит этакое слово, ан и сгинул!

Другая женщина кивнула только головою, видимо нисколько не удивленная рассказом, и сказала:

- Муж-от говорит: ни ружье, ни пушка не берут. Пуля вдарит и отскочит. Заговор, слышь, у него такой: и от пули, и от меча...

- Есть такой заговор, – подтвердила первая женщина, – баушка Ермилиха говорила, что есть...

- Пропустите, старушки Божии! – раздвигая их в стороны, сказал здоровый детина в колпаке на затылке. – Батюшку повидать охота!

- Ах твои бесстыжие глаза! Пес окаянный! – заругались женщины. – Нешто мало дороги тебе?..

- Подвинься, тетка! – закричал парнишка, толкая женщину в спину.

– Я те задам: подвинься! Щенок!

Но народ надвигался волною, и обе женщины волей-неволей должны были двинуться со всеми.

Стр. 32

- Вот добре! – одобрил его Хохлов, кивая головою, а казак заговорил снова:

- Казачество – это, братику, святая вещь! На земле стала неправда, грехов много, сильный слабого обижает. Ну, наш батька Степан Тимофеевич и вступился за всех. Кто за ним пойдет, тот и казак. Казак вольный человек, сам себе пан, бедному брат, никого над собой не знает. Так ты и помни. Хочешь быть казаком – будь. Не хочешь, мы не неволим!

-- Хочу! – ответил Василий.

- Тогда присягни на верность!

Стр. 32

В мае 1670 года Стенька Разин явился со своею дружиною вновь на Волгу и уже захватил все ее низовья. Стрельцы, голытьба и крестьяне передавались ему без боя, и он шутя забирал города и посады. Едва вышел он с Дона на Волгу, как тотчас взял Царицын, отдельный отряд его – Камышин. Прослышал Стенька, что сверху плывут царские стрельцы из Москвы на помощь астраханцам, и смело напал на них в семи верстах от Царицына. Смятенные внезапным нападением, стрельцы бросились в Царицын, там встретили их пушками. Около пятисот стрельцов погибло в бою, а оставшиеся в живых перешли Разину. Их голова, Иван Лопатин, офицеры, сотники, пятидесятники, даже десятники, после мучительных издевательств, были казнены.

Из Астрахани князь Семен Иванович Львов повел на Разина целую флотилию, да берегом послал Богданова и Ружинского с двумя конными полками, но воровские прелестники уже успели замешаться в войско и склонили стрельцов на сторону Разина. Без боя они под Черным Яром перешли к нему, и князь Львов вспомнил о шубе, взятой у Стеньки в подарок.

Все начальники были перебиты.

Ужас охватил Астрахань, а Стенька Разин уж подошел к ней и обложил ее со всех сторон, готовясь к приступу и пьянствуя на своем разукрашенном струге.

Стр. 38-39

Василий вышел на крыльцо и на минуту остановился в изумлении и ужасе: у крыльца стояла огромная лужа крови и в нее вливалась широкая кровавая река из собора, откуда все еще раздавались неистовые крики, смешанные с воплями и стонами.

- Что там деется? – машинально спросил Василий у пробегавшего мимо стрельца. Тот на мгновение приостановился.

- А лиходеев бьют! – ответил он и побежал дальше. Площадь представляла волнующееся море лиц и голов.

Одни, что-то крича, бежали от раската, другие устремились к страшному месту побоища, с гиком и хохотом пьяная ватага влекла какого-то юношу, одетого в длиннополый кафтан. Через мгновение четверо стрельцов тащили своего офицера и кричали:

- Не бойсь, теперь мы покомандуем!

Василий сошел с крыльца, осторожно обошел страшную лужу и пошел по городу.

Но, пройдя немного, Василий вошел в пустынные улицы. В них словно вымерла жизнь. Маленькие лачуги и высокие двухэтажные дома с раскрытыми настежь воротами хранили какое-то печальное молчание, словно в каждом доме был покойник.

Василий вошел в ворота одного дома Кругом было тихо, безлюдно. Цепная собака с разрубленной головою недвижно лежала подле своей конуры, уткнувшись мордой в лужу крови.

Сараи, амбары, клети – все было отперто настежь; у лестницы, что вела в хоромы, были сломаны перильца, и двери крыльца были сорваны с петель.

Василий понял эту безмолвную картину. Жил тут какой-нибудь боярин. Челядь его, почуяв волю, расправилась с ним и с его добром, годами копленным.

«Что ж, так ему и надо! – стал говорить себе Василий. – Бил он и истязал холопов. За него их и на правеж водили, может! Ну, теперь и расплачивайся!»

Он перешел двор и вошел в густой, тенистый сад.

Но в то же время сожаление прокрадывалось в его душу, и ему опять вспоминалась женщина, которой стрелец резал горло.

Влажный, ароматный воздух охватил его теплым дыханьем. Словно презирая людские страсти, в кустах защелкал и залился трелью соловей.

Василий опустился на лавку и задумался.

Вспомнились ему вечера, проведенные с Наташею в саду Лукоперовых. Так же легко н сладко дышалось, так же пел соловей! И все у него отняли.

- Бить их, как псов! – вскрикнул он вдруг, снова пылая мщеньем и забыв свою мимолетную жалость. Бить за все! И за то, что они холопов мучают, и за то, что ко всякому, кто беднее, они как к смерду относятся. За его, Василия, обиды всем им один конец!

И, выхватив саблю, он с яростью отрубил тяжелую вишневую ветку, что склонилась перед ним.

В это время позади него послышались голоса. Он оглянулся и увидел Кострыгу и Тупорыла, идущих по аллее к дому. Лица их были красны от возбуждения и грязны от крови, смешанной с пылью. В руках их были обнаженные сабли, тусклые от крови. Без шапок, с растрепанными волосами, с горящими лицами, они походили скорее на зверей, нежели на людей.

- Важно! – говорил хриплым голосом самодовольно Тупорыл. – Я, может, их десять убрал! Все по голове цап!

- Кабы до нашего боярина добраться! Уж я бы... – хрипло засмеялся Кострыга.

- Я три образа и с такими окладами забрал! Золото, слышь!.. Говорят, волочи в Ярчей-город!

- Ямурчей, – поправил его Кострыга.

- Все одно. Я и отдал казаку. А может, вор!

- Не! У них в порядке.

Тут они увидели Василия и на мгновение остановились.

- Атаман! – воскликнул Кострыга. – Ты отколева?

Василий кивнул им.

- Откуда и куда? – спросил он вместо ответа.

- Мы-ста? А поначалу у раската были, постиг по домам боярским пошарпали. Смотрим, сад и дом виден. Думаем, заглянем! И – шасть через тын. А ты и тут... – объяснил Тупорыл.

- Пойдем, атаман, в горницы! – предложил Кострыга.

Василий машинально пошел за ними. По дороге словоохотливые мужики говорили без умолку.

- Уж и потешились над боярами, ох как!..

- Как это батюшка Степан Тимофеевич отдал приказ, мы и на них. Завыли! А я им – вот те правеж, вот те батоги, вот те тягло!

- Потом есаул приходил. Кто, говорит, из вас в казаки хочет? Слухайте! Собрал народ и начал рассказывать: казак, гыт, вольная птаха. Ни он, ни ему. Что хошь!.. Ну, все и закричали: хочим в казаки идтить!..

- Попов бить хотели, да не дали!

Они поднялись на крыльцо, вошли в сени и из сеней в горницу.

Стол и лавки стояли по местам, но видно было что тут побывали холопы. По углам не висело ю одного образа, на полу валялись сорванные с них полотенца, некоторые с обрубленными концами, вероятно, из-за жемчужной вышивки. Они шли дальше по горницам. В каждой виднелись следы разбоя, Везде содранные образа, разбитые сундуки, лари, развороченные постели. Они поднялись в терем. Там в узких переходах, словно снег, лежал на полу пух. В девичьей комнате, по самой середине пола, раскинувшись, лежала полная женщина, задушенная полотенцем. В рот ей было воткнуто веретено.

Кострыга отодвинулся и перекрестился. Тупорыл сказал:

- Психа! Надо быть, ключница, баба-колотовка. Дальше они вошли в крошечную горенку. Чудом уцелевшие пяльцы с хитрой вышивкой разноцветными шелками стояли у оконца.

- Надо быть, боярышня жила, – сообразил Кострыга.

- Глянь! – закричал Тупорыл. – Ноги! Василий взглянул и действительно увидел две толстые ноги, обутые в синие шерстяные чулки, и край юбки.

- Тащи! – весело крикнул Кострыга и, ухватив ноги, как ручки тачки, стал пятиться.

Из-под кровати выдвинулись жирные, как колоды, ноги, короткая спина, голова в повойнике.

Стр. 51-53

Несомненно, что-то произошло. Зараза незримо носилась в воздухе и мутила холопские умы. Не было ничего осязательного, ясного, что можно было бы услышать или увидеть, но тем не менее всеми чувствовалось на дворе Лукоперова, да и на дворах прочих помещиков, что наступает канун чего-то. Чувствовалось это не только Ермилом, который всегда находился среди холопов, но и стариком Лукоперовым, и даже всегда беспечным Сергеем.

– Ох, и идет беда какая-то! – вздыхал старик. – Говорю тебе, Сережа, уйдем в Саратов!

- Это воевода наговорил тебе, тебе и чудится! – успокаивал его Сергей, а сам смутно чувствовал тревожное беспокойство.

Говорит он с Первунком или Мухой, стоят они перед ним без шлыков, отвечают; «Слушаю, государь», а Сергей видит в то же время на лицах их что-то едва уловимое, какие-то тени, какие-то быстрые, как молния, взгляды, которое заставляет его вспыхивать, как зарницу, и кричать на своих прежних любимцев:

- Смотри ты, волчья сыть, на уме про себя что-то держишь! Так я дурь твою батогом выбью...

- А што, Ермил, ничего такого нету? – тревожно спрашивал старик Лукоперов своего верного слугу. Тот угрюмо хмурился:

- Да пока ничего, милостивец, а тольки...

- Что? Говори! I

- Так, – замялся Ермил, – будто и неладно. Есть у них на уме что-то, есть!

- Да ты примечал что-либо? – допытывался Лукоперов.

- Примечать будто и не примечал, а так!.. Кучками это сойдутся и шу-шу-шу. Я к ним, а они и врозь! Вчерась это Петруньку батогом ударил, а ён: ты, гыт, не очень! Я его еще...

Лукоперов крутил головою.

«Нечего сына слухать, беспременно надо в Саратов ехать!» – решал старик, а потом, успокоенный Сергеем, снова откладывал свой отъезд.

А тревога все росла. Невидимо и неведомо она перенеслась и в терем Натальи, все еще сидевшей взаперти. С каким-то странным, испуганно-таинственным лицом стала появляться в ее светелке Паша и молчаливо вздыхала так усердно, словно банный котел.

- Паша, что приключилось? – спрашивала тревожно Наташа, каждую минуту ожидая страшных вестей о Василье.

Паша только крутила головою и однажды наконец проговорилась;

- Слышь, боярышня, наши холопы что поговаривают...

- Что?

- Быдто идет сюда страшный атаман Степан Тимофеевич и всем нам, людникам, будет волю давать, а господ, бояр да воевод вешать!

- Что ты? – воскликнула Наташа. – Да виданное ли это дело! Пугаешь, Паша.

- Вот те крест! – перекрестилась Паша. – Бают, он уж по всей Волге так сделал, теперь к нам идет.

Наташа поняла только, что приближается что-то страшное:

- К нам придет, что же будет?

- А уж не знаю, боярышня! Слышь, батюшка твой хочет на Саратов ехать, а Еремейка говорит: пущай!

- Еремейка? Дедушка?

Паша кивнула:

- Ён и про Степана Тимофеевича говорил. Всему голова!

Наташа усмехнулась и успокоилась:

- Коли дедушка тамо, так и бояться, Паша, нечего. Он как божий человек. От него худа не будет!

- Да нетто я за себя! – воскликнула Паша и сразу примолкла.

Среди челяди Лукоперовых происходило брожение. Занесли к ней вести о Стеньке Разине нищие, калики перехожие, которые зашли на двор Лукоперова во время его отлучки в Саратов. Эти нищие рассказывали, что взяты Царицын и Камышин, что воеводы перебиты, а бывшие холопы да кабальные все вольными казаками стали и господское добро промеж себя поделили.

Жадно слушали их холопы, и глаза их разгорались, а нищие говорили:

- Это наш батюшка Степан Тимофеевич свет, и всем от него радость великая. Раскрываются тюрьмы, и колодники свет божий видят, с правежа люди отдыхают, распрямляется спина холопская, поднимается голытьба. Всем роздых. Горе тем, кто нас, бедных, забижал! Не жалеет их наш батюшка. Всем честь одна – виселица высокая да кол осиновый!

- А когда к нам придет?

- А чего ждать вам? Бросьте дворы да идите к нему в Камышин к батюшке! Он всех обласкает!

И в ту же ночь они скрылись. И вдруг появился Еремейка и стал душою челяди.

- Верно это всё они говорили, – сказал он, сверкая из-под нависших бровей впалыми глазами, – пришел для бояр час расплаты за все худо, что вам делали. Идет избавитель ваш, Степан Тимофеевич! Только вы, други, пождите еще малость. Не время теперь! Бояре сами потише станут до поры, а тут он подойдет. Скоро! А ежели вы сейчас что, так у воеводы в Саратове стрельцы есть. Немало их на ваши головы!

- Им скажи нам, дедушка!

- Ну, ну! Сам поведу вас к батюшке. Долго ждал я времени своего, а вот и пришло! Холопское царство будет. Конец боярам!

- А мы их... того! – выразительно сказал Муха, любимый стремянный Сергея.

- Нет, сынок, этого нельзя! – качая головою, сказал Еремейка. – Они оба Василья Чуксанова. У него с ними счеты.

- «Так! Так! – подхватили закабаленные холопы. – Он им за свое должен!

- Ну вот! Вы их и оставьте ему на долю!

- А Ермилку?

- Ермилку? Ну, того можно!

И не проходило дня, чтобы Еремейка не говорил с холопами. Чуть вечер, пробирались два-три человека в старую баню и слушали Еремейку и видали у него дивные вещи.

- Смотрите, други, это я для вас заготовил! – он ввел их в заднюю камору, где отлеживался после нападения Сергея Чуксанов, и показывал им мечи, копья, кинжалы.

- Откуда это у тебя, дедушка? – с изумлением опрашивали холопы, а тот только ухмылялся:

- Люди добрые принесли. Страннички прохожие!

Нетерпение охватывало холопов. Радость свобода, жажда мести распаляли их воображение, но они сдерживались по совету Еремейки, и с той, и с другой стороны не произносилось еще страшного имени Стеньки Разина.

Ермил ходил теперь между холопов со своим батогом в руке мрачнее тучи.

- Знаю, что у вас, чертей, на уме! – говорил он иногда в виде угрозы. – Как бы усадьбу спалить да на сторону! Так допрежь того я вас насмерть забью. У меня приказ такой есть.

- Ты за Васькиными-то холопами следи, – говорил ему Лукоперов, – они, сучьи дети, чай, дознались, что он к вору ушел.

- Не бойся, милостивец! У меня всякий холоп во где! – И Ермил сжимал свою могучую пятерню в кулак.

Однажды Сергей с любимыми своими стремянными выехал на охоту. Они переехали разоренную усадьбу Чуксанова и в его леску затравили зайца.

Сергей слез с коня отдохнуть. Кругом было тихо, мирно. Наступившая осень позолотила деревья, свежий, бодрящий воздух уже пах холодною зимою, синее небо уже не палило зноем, и во всей природе чувствовалась неясная грусть.

Сергей задумался. Ему было скучно. Если бы не теперешнее напряженное время, бросил бы он усадьбу и поехал бы в Казань, где снова забражничал бы с приятелями, пошел бы гулять в посад, а там на лето вернулся бы с князем Прилуковым, и сыграли бы свадьбу. «И ей-то Наташе, тоска какая? – подумал он, и ему стало жалко сестры своей. – Надо будет у батюшки за нее попросить!»

Потом подумал он о наступившем времени, и ему стало почему-то жутко. Что холоп? Холоп – пес, а когда раз бросилась на него песья стая, он едва ускакал на коне! А туг этот Разин. Еще князь Прилуков приезжал, каких страстей наговаривал, а тут и он сам?..

В это время он оглянулся и вдруг встал на ноги, насторожился и стал внимательно смотреть перед собою. Саженях в ста от него в просеке стояли с лошадьми в поводу Первунок, Муха и с ними какие-то нищие. Они горячо разговаривали друг с другом, потом один нищий снял шапку, вытащил оттуда бумагу и дал Мухе. Муха сунул ее за пазуху.

- Гей вы! Коня! – закричал Сергей, Нищие вдруг юркнули в кусты. Первунок с Мухою что-то крикнули им вслед, и тихо, не спеша, Первунок сел на коня и повел Сергеева в поводу.

Сергей сам пошел к нему навстречу.

- Чего медлишь, коли я зову? – крикнул он. – Плети хочешь? Что за люди были?

- Какие? – спросил Первунок.

- Что с вами говорили?

- Это-то? Нищие! Дорогу спрашивали.

- Куда?

- А на Камышин! – с едва заметной усмешкой ответил Первунок.

Кровь ударила в голову Сергея. Он вдруг обернулся к Мухе:

- Что за бумагу они тебе дали? Кажи! Муха сделал глупое лицо:

- Бумагу? А на что мне бумага? Нешто я грамоте знаю? *

- Попритчилось тебе, государь! – сказал Первунок.

- Домой! – Сергей погнал коня. Первунок и Муха поскакали за ним следом. Он слышал, как они обменялись словами, и еще сильнее взволновался. – Я им покажу! – цедил он сквозь сжатые зубы.

Они въехали во двор.

- Ермил! – закричал Сергей, сходя с коня.

- Здесь, государь!

- Зови Сову, Охочего да еще пять холопов! Живо! А вы стойте! – сказал он своим стремянным.

Те переглянулись и остановились у своих коней. Пришли холопы.

- Взять их! – сказал Сергей, указывая на стремянных. – Да ошарьте везде! Бумага при них быть должна!

Ермил встряхнул головою и бросился на Первунка. Холопы бросились за ним.

Из-за пазухи Мухи выпала бумага. Ермил тотчас подал ее Сергею.

Сергей развернул, но он не знал грамоты и тотчас отложил ее.

- Ты што ж говорил, что нет у тебя бумаги? – спросил он Муху. – И ты тоже! – сказал он Первун-ку. – Дайте им по сто батогов! Да тут, при мне! Ну!

Холопы не посмели ослушаться. Удары посыпались на спины Первунка и Мухи, но, верно, те удары были не крепки, потому что они сами встали на ноги.

- Ты, Ермил, сведи их в клеть да запри! Я ту бумагу прочту, а после обеда сыск сделаем!

Сергей прямо прошел к отцу, положил бумагу и рассказал, какое дело. Лукоперов побледнел:

- Ой, уходить надо! А что в грамоте-то?

- Да не знаю я. За попом сходить надо! Ей, Федька, позови отца Андрея. Да не мешкотно!

Отец Андрей был еще молодой человек.

Он учился в Киеве, убежал оттуда, служил дьяконом в Царицыне, а потом пошел в Саратов, поссорившись с попом, да и остался в усадьбе Лукоперова, куда зашел на отдых.

- Нам лишь бы по книгам читая! – сказал Лукоперов. – Службы-то править нельзя, церкви не ставил, а так утреннюю али вечернюю, акафисты почитаешь.

Он вошел, перекрестился, поклонился Лукоперовым и спросил:

– Что требуется?

Да нот, батька, почитай-ка нам! – сказал Лукоперов, Поп взял в руки бумагу» быстро просмотрел ее и покачал головою: Богомерзкая!

- Да что в ей?

Прелестное письмо от некоего вора и богоотступника Стеньки Разина!

Что! – крикнул нетерпеливо Сергей. Поп откашлялся и начал читать:

- «Ей вы, холопы да кабальные люди, голь кабацкая да посадские горькие, иду я до вас, Степан Тимофеевич, суд и правду чинить над воеводами, да боярами, да дьяками, да приказными, да над всеми начальными людьми, от коих по земле Русской всем теснота и обида...»

Дальше в письме говорилось, что всем холопам будет воля казацкая. Пересчитывались вины боярские. Говорилось, что они царевича Алексея Алексеевича да патриарха Никона извести хотели, а теперь он, Степан Тимофеевич, их на Москву везет и зовет всех подневольных людей подняться ему на помощь.

И чем дальше читал поп грамоту, тем бледнее делались лица Лукоперовых.

Ну, ин! – закричал Сергей. – Я им покажу! Я с них кожу сниму. – Пожди, Сережа, подумаем!

- Чего думать? Страху нагнать на них надобна1 В угрюмом молчании прошел у них обед. Слышно было только в тишине, как гудели мухи, носясь стаей по горнице, Допрос учинить надо, – сказал наконец Лукоперов.

- Я ужо учиню! – с злой усмешкою ответил Сергей.

Они разошлись по горницам. Сергей ушел в повалушу, а сам в свою опочивальню.

Но заснуть он не мог и беспокойно ворочался с боку на бок. Мерещились ему угрюмые лица холопов, представлялась высокая виселица и припоминался Василий с искаженным злобою лицом.

- С него и все беды пошли, – бормотал он. – Эх, Сережа! Горяч ты, горяч, сынок мой возлюбленный!

Долго он ворочался без сна и наконец не выдержал и поднялся с лавки. «Квасу испить на крылечке», – подумал он и медленно направился к крыльцу.

- Федь!.. – закричал он, выходя на крыльцо, и вдруг замолк и присел от ужаса. Глаза его почти вылезли из орбит, словно кто сдавил ему горло, лицо позеленело и борода затряслась, как лист на осине. Потом он вдруг завизжал нечеловечьим голосом, бросился назад и, не переставая кричать, побежал через другой ход в повалушу к сыну.

И было ему с чего испугаться. На высокой перекладине высокого крыльца качался на веревке труп Ермила...

Стр. 56

- Век-от короток наш! – ответил воевода и сказал: – Не хотите ли, милостивцы, поглядеть, вора иду казнить!

- Какого вора?

- А вот! – Воевода сел, разгладил бороду и рассказал: – Ведомо вам, милостивцы, что разбойник, вор Стенька Разин ноне прелестные письма рассылает со всякими людьми, а те прелестные письма люди эти читают да ими посадских да стрельцов мутят. Слышь, идите, говорит, кто с саблей, кто с ручницею, кто с дубиной на воеводу свово.

- К нашим холопам такая грамотка была! – сказал Лукоперов.

стр. 77

Трудно было идти князю Барятинскому.

Все вокруг горело огнем. Пространство между Окою и Волгою до самых степей саратовских, от Рязани до Воронежа – все волновалось как море в бурю. Холопы жгли усадьбы, вешали помещиков, сбирались шайками и брали города. На север от Симбирска поднялись язычники, сами даже не зная чего ради, и нестройными толпами шли к Стеньке Разину. Окрест все ему подчинилось. Города: Алатырь, Корсунь, Кумыши, Арзамас, Саранск, Пенза, Цивильск, Чебоксары, Козьмодемьянск, Ядринск и множество других, более мелких, все уже расправились с воеводами и приказными, ввели казачество и поставили атаманов. Как вода в половодье, мятеж разливался все дальше: и уже по Москве ходили воровские прелестники, говоря: «Идет, идет батюшка, Степан Тимофеевич!» Даже в тихих монастырях побывали воры и мутили Соловецкий монастырь, забредали в Белозерскую пустынь, смущали самого Никона.

А в это время сам Стенька Разин тщетно бился из последних сил взять Симбирск, а Барятинский спешно шел со своим войском на его воровские шайки.

По дороге то и дело попадались нестройные толпы мятежников, заграждая дорогу.

Стр. 78

Войско остановилось верстах в двух от стана Разина. Князь поехал по рядам.

- Други, – говорил он, – стойте смирно. Воры бежать на нас будут, стойте, а как подойдут совсем близехонько, так и хватайте.

- Вы кольцом охватите! – приказал он Даниле и Прилукову. – Я воров на себя приму, а вы с боков!

А Стенька Разин, уже выстроив свои полчища, несся на небольшое войско князя Барятинского. Силы действительно были несоразмерные. У одного до пятидесяти тысяч, а у другого шесть! Но эти шесть были уже обучены европейскому строю, знали команду, могли исполнять эволюции и видели поляков и шведов.

Стр. 79-80

- Ну, – тихо заговорил Стенька, – бежать надо! Эти холопы только толкаются, под ногами путаются. Ну их к собакам. Скажите потиху казакам, чтобы сюда шли. Уйдем и на струги сядем, а эту сволочь пущай бьют! Скорее!

- Куда ж вы? – заговорили атаманы над мужиками.

- Стойте тут! Идите на кремль, а мы на их помогу с боков ударим! Вперед, молодчики! – сказал Стенька, торопливо сбирая казаков.

Василий собрал своих.

- Вот что атаман с нами сделать решил! – сказал он. – Бежим скорее!

Он уже понял, что дело Разина проиграно, и решил скорее взять Наташу и бежать искать спасения. Все разом перевернулось в душе. Паника охватила его, как и других, и он думал только о Наташе.

- На Саратов, друга! – сказал он, и его отряд поскакал прочь от Симбирска.

Стенька с казаками повскакали на струга и тихо отчалили от берега. Бой продолжался, но то был не бой, а побоище. Били почти безоружных мужиков, в темноте ночи не заметив бегства казаков. Наконец мужичье дрогнуло.

- Измена! – вдруг пронеслось среди них. – Сам атаман убег!

- Измена! Спасайтесь!

- Бегут! – закричал Прилуков и его стрельцы.

Толпы дрогнули и побежали к Волге на струги.

Князь Барятинский устремился за ними.

Как испуганное стадо они столпились на берегу. Выли, ревели, были друг друга и, прыгая в струги, толпами падали в воду.

Казаки нагоняли их и рубили как баранов...

Бледный день осветил страшную картину неравного боя.

Вокруг Симбирска грудами лежали трупы, они устилали всю дорогу до Волги, по берегу лежали рядами и далеко от берега казались отмелью, столько навалилось их в воду.

Толпа несчастных стояла окруженная казаками. Князь подъехал к ним и сказал:

- Всех казнить, как они своих помещиков и воевод!

Весь берег Волги в этом месте покрылся виселицами, и на них закачалось до восьмисот трупов.

30 октября Разин был разбит. С этого дня имя Разина перестало быть уже грозным и его песня уже была спета.

В истории этого бунта князь Барятинский поистине может быть назван спасителем отечества, потому что мятеж принял уже огромные размеры, и не разбей он Разина, дойди Разин до Казани, неизвестно, чем бы окончился его гибельный поход.

Барятинский не дремал. В тот же вечер он отдал распоряжения.

- Ты, князь, – сказал он Прилукову, – иди на Самару и Саратов. Везде воров казни! Ты, Данило, на Алатырь, а я на Пензу пойду Там сойдемся!

И на другой же день они все выступили добивать воровские шайки.

Милославский проводил их с честью и тотчас сел писать грамоту государю в Москву. В той грамоте, описывая свое сидение, он приносил жалобу на воеводу казанского, князя Урусова.

«Ежели б, – писал он, – князь Петр Семенович Урусов подоспел впору к Симбирску с ратными людьми, то и вору Стеньке Разину с воровскими казаками утечь было бы некуда и черта была бы в целости: города Алатырь и Саранск и иные города и уезды до конца разорены бы не были; а это разорение учинилось от нерадения к великому государю воеводы князя Петра Семеновича Урусова».

Благодаря грамоте этой Урусова сместили и на его место назначили князя Юрия Долгорукова, того самого, который повесил Василия Разина, брата Стеньки.

Энергичный и деятельный, с помощью князя Барятинского и других он в течение зимы успел затушить мятеж на всем пространстве берегов Оки, Камы и Волги, и от одного его имени трепетали сердца удалых Казаков...

Стр. 86

- Да вражда-то в чем пошла?

- А слышь, быдто он за их доченькой ударял!

Князь вспыхнул, как зарево.

– Брешешь, собачий сын! – крикнул он.

- Да ведь бают, – испугался Калачев, – люди ложь, и я тож. Я-то не видел!

Князь успокоился:

- Ас ней что? С Натальей?

- Да и ее, надо быть, убили, голубушку! Всех били. Деток малых и тех!

Князь закрыл лицо руками и опустил голову стол. Калачев стоял в тревожном ожидании. Наконец Прилуков поднял голову.

- До другого наказа, – сказал он, – быть тебе тут воеводою. Собери приказных себе, стрельцов. Суди мятежников строго, но праведно. С каждого допрос снимай.

Стр. 95-96

Целую зиму длилось укрощение бунта по всему юго-восточному краю России. По берегам Оки и Волги, в нынешних губерниях Пензенской и Тамбовской – везде разбивались разбойничьи шайки и совершались казни над преступниками. Суровый, князь Юрий Долгорукий не знал пощады. Сделав главную стоянку в Арзамасе, он оттуда рассылал людей на поимку воров и зорким взором обозревал всю взволнованную окрестность Князь Барятинский был его ближайшим помощником. За осень было усмирено все окрест. В декабре и январе усмирены были Пенза и Тамбов, а там города и села стали сдаваться один за другим.

Волнение, принявшее ужасные размеры, было задавлено в течение зимы.

По весне сдалась Астрахань, больше всех служившая притоном разбойникам, и, наконец, в июне семьдесят первого года в Москве на Красной площади, против церкви Покрова (Василия Блаженного), Стенька Разин принял казнь через четвертование после невыразимых мучений.

Раненный под Симбирском, Разин бежал в Царицын и там лечился от ран. Потом он перебрался за Дон в свой Кагальник, мечтая по весне начать снова потерянное дело, но уже от него отшатнулись главные его сторонники, казаки.

В апреле, подговоренные тем же атаманом стариком Корнилой Яковлевым, казаки напали на Кагальник и разорили его, а там скоро изменою взяли и самого Стеньку. Бунт кончился...

Князь Прилуков возвратился в Казань и женился на Наташе. Исполняя обет, он выстроил церковь в честь Девы Марии и в ней поставил попом отца Никодима. В красивом доме при церкви поселился отец Никодим с Марковной и с ними Викентий. Князь и Наташа часто посещали их и, беседуя, вспоминали пережитые ужасы.

Спустя три года князь и молодая княгиня ездили под Саратов и восстановили именье Лукоперовых, куда управителем перебрался Дышло.

- Вот так здорово! – говорил он, напившие пьяным, своим соседям. – Был холопом, а сейчас что твой господин. А все милость княжая!

И все были счастливы.

Род Прилуковых дал немало славных деятелей, и последний из рода пал одним из защитников под Смоленском в памятном году нашествия Наполеона...

Так окончилась одна из самых кровавых страниц русской истории, с тем чтобы уже не повторяться никогда более.

Это была последняя отчаянная попытка закрепощенного мужика сбросить с себя господское иго. Своего рода крестьянская война, с обеих сторон одинаково безобразная по своей жестокости.

Прошло почти два с половиной столетия, как прокатилась по Руси эта страшная гроза, а народная память сохранила это время, запечатлев его для потомства в ряде легенд, воспоминаний и целом цикле «разбойничьих» песен, где с любовным почтением поминается имя батюшки атамана Степана Тимофеевича.

По Волге и старому, и малому известно это страшное имя, по берегам ее десятки урочищ окрещены его именем, а от Камышина до Царицына что ни бугор, то «бугор Стеньки Разина».

Есть даже предание, что он жив до сих пор.

Одни говорят, скитается он по лесам и долам, другие – что сидит он в глубокой пещере и тяжко мучается.

Два змея сосали его и день, и ночь. Но прошло сто лет, и отлетел один змей, место лет отлетел и другой, и, когда грехи на земле умножатся, люди забудут, что они братья, подымется опять страшный Разин и пойдет грозою по Святой Руси...

«Стенька, – говорит легенда, – это мука мирская! Это кара Божья! Придет он, непременно придет и станет по рукам разбирать... Нельзя ему не прийти. Перед Страшным Судом придет... Ох! Тяжкие настанут времена... Не дай, Господи, всякому доброму крещеному человеку дожить до той поры, когда придет Стенька!» Не дай, Господи!