http://leo-mosk.livejournal.com/

10 October 2006 @ 09:09 pm

обо мне во сне жизни 60 лет на автопилоте

 

Тимофеев-Ресовский: Мы были очень и очень счастливы

 

Лев Московкин: Удачливость человеческой судьбы

 

Тут интервью со мной, но сначала я сам кое-что скажу. Друзья мои, мне – шестьдесят лет. В это мало кто верит из моих знакомых, кто не знает меня лично, тому в общем все равно, но я решил описать некий итог, потому что он какой-то неординарный. Изумительное сочетание прошлого опыта, работы в Думе, ЦИК и СФ для «Московской правды» дает потрясающий синергизм. И больше всего меня теперь занимает вопрос о том, почему одна инфа подхватывается людьми, а другая – тухнет в зародыше, вне адекватной связи с тем смыслом, который она призвана нести людям. Эволюционная идея стала для меня сверхценностью потому, что она убаюкивает кипящее сознание. Дума – живая лаборатория, где интимность информационный процессов выставлена напоказ и не требует экспериментального внедрения, приборов и вычислений, дискэлектрофореза, амплификатора или микроскопа для видения хромосом. С другой стороны, весьма увлекательна игра ловли существенного в потоке парламентской информации, что будет поддержано. Тут есть нечто от дарвиновского полового отбора, действующего на основе эстетического чувства – эволюционного инструмента из общего корня птиц и млекопитающих, предопределившего человеческое в человеке задолго до нашего появления на планете.

Свою трудовую деятельность я начал 23 октября 1963 года в лаборатории Института биофизики АН СССР, в которой занимались флэш-фотолизом. Учился по случаю неспособности к гуманитарным наукам в школе рабочей молодежи N101 и таким образом пролетел мимо комсомола, поступив по ходу пьесы на вечернее отделение Биофака МГУ. Тут налицо цепь низковероятных событий, которая укладывается в феномен Verne Grant’а «удачливость эволюционной судьбы».

Наш маленький ИБФ в начале Профсоюзной (теперь он в Пущино) был вероятно прообразом НИИЧАВО из «Понедельник начинается в субботу». Там было все, от экстрасенсов или парапсихов до ЭПР и абстракционистов. Там работал Борис Вепринцев, моделируя нервную систему Lumbricus terrestris, больше известный своими записями «Голоса птиц в природе». Там же Сергей Ковалев начинал свою правозащитную карьеру борьбой с Лысенко. Кабинеты Трофима на Ленинском, 33, откуда есть пошла экспериментальная биология, достались лаборатории математика Гельфанда, оговорившего себе возможность остаться в Москве при переезде ИБФ в Пущино. Туда мы ездили на семинар в лесу и пришел Симон Шноль с маленьким Алешей, он теперь профессор в США. Номинально к тому же ИБФ относился и генетический отдел Дубинина. Там же числились такие личности, как Прокофьева-Бельговская, на лекции которой в МОИП (БЗА в Зоомузее) ходить студентам возбранялось. Позже я некоторое время работал в ее лаборатории Института Энгельгардта. Но тогда, кажется, все было в ИБФ, включая могучего специалиста в области теории цвета Нюберга. Позже этим занимался отец Израиль Файнберг. Родители познакомились в Центральной лаборатории автоматики в том помещении, где теперь редакция «АиФ». Напротив в стекляшке Ле Карбюзье работала тетя Вера и нынешний глава Росстата Владимир Соколин ее помнит. В знакомстве родителей, как и в моем имени, роль сыграла Ольга Петровна Шелкова, которая взяла меня на работу в ИБФ, провела по небольшой лаборатории и показал приборы, к разработке которых отец имел непосредственное отношение начиная с самописца ЭПП-09. Неохваченным оказался кажется только ЛАТР.

Небольшой ИБФ сыграл основополагающую роль в моем образовании. Там действительно было все и там от аспирантов-евреев из Белоруссии я узнал о пакте Молотова-Риббентропа и многом другом, что необходимо знать журналисту. О докладе Хрущева еще раньше рассказала мама – сотрудница Госплана.

Я вспоминаю это столь подробно, потому что жизнь описала петлю гистерезиса и в журналистской компании Госдумы я попал опять в ситуацию описанного Стругацкими феномена НИИЧАВО. В промежутке были шабашки и попытки играть роль научного работника, однако социальная импотентность – не есть моя уникальная особенность, на обочине, в шабашках, дворницких и колхозах продолжалось мое гуманитарное образование, но, самое главное для меня, строилась теория макроэволюции. Страсти в школах и НИИ создавали жуткую «политику» – тайны Мадридского двора в стакане воды, которой не было в ИБФ и одинаково нет в думской журналистской компании, поддержанной руководством страны. Руководитель лаборатории фотобиологии ИБФ Юрий Андреевич Владимиров тоже был фигурой необыкновенной, которого позже ломали во Втором меде. А тогда, мне казалось, этот светлый ум и способность к позитивному общению в лаборатории с сотрудниками – естественная обязательная норма. Оказалось – редчайшая уникальность, судя по цепи дальнейших разочарований.

Так ИБФ сорок лет назад, а теперь Дума с ее интеллектуальным потенциалом стали для меня «центром происхождения» идей наподобие описанных семи очагов распространения культурных растений. Явление можно назвать «феноменом Витебска», откуда происходит дед Соломон. По рассказам мамы, нечто подобное можно приписать и селу Большое Шереметьево Тамбовской губернии. Если все потомки крепостных графа включая многочисленных Московкиных, были ТАК социально активны, то историю страны понять нетрудно.

Еще одним местом сгущения стал клуб Большой пудель МГОЛС, и через пуделей пришло знакомство с Натальей Вакуровой. Точка пересечения судеб во времени и пространстве не совпала, мы не знали, что ключом стало попадание по разным поводам и в разное время в квартиру Люции Карловны Клименковой. Интересно, что, пригласив к себе Наталью с малышом пуделя погреться и предложив чаю, Люция не сказала, что она эксперт самой высшей категории. Я у нее работал ассистентом ринге и это тоже из разряда везений.

Меня окружают люди выдающиеся, но с этим мне везло всегда. Иногда судьба дарила возможность учиться в то время, когда преподавали Тимофеев-Ресовский или Владимир Эфроимсон. Или заниматься собаководством, когда во МГОЛСе еще была Юдифь Шар (Александра Мазовера уже не было). Других безусловных гениев я выбирал сам и иногда уже после этого они становились известными, как Виген Геодакян. Или незаслуженно забывались, как уже при жизни произошло с Юрием Алтуховым, Иваном Глущенко, крупнейшим герпетологом Юрием Богдановым. Мы с ним много беседовали в Кавказском заповеднике, я был студентом кафедры генетики и так были сформулированы идеи необратимости аллогенеза, ставшие основой «общей схемы эволюции» моего диплома под руководством Нины Николаевны Орловой и на материале Алексея Борисовича Иорданского.

Само имя Богданова вызывало у коллег реакцию дикую. Тогда же общение с Тимофеевым-Ресовским или Геодакяном не поощрялось, позже в том же состоянии оказался Иван Глущенко.

Одна из самых больших удач, получившихся как всегда в итоге очередного жизненного крушения – то, что к себе в лабораторию взял Иван Глущенко. Эта мощная в генетике фигура собрала на себя все, что написано выше. Он умер, забыт и под эмбарго в генетической среде. От этого человека и от его сотрудниц начиная с Валентины Внучковой я узнал такое, что перевернуло мои эволюционно-генетические представления.

Когда-нибудь я попытаюсь вспомнить всех, кто помог мне продолжать свое понимание эволюции. Сейчас речь не о том, а о необычности новой петли в судьбе.

Прежде всего, необычно то, что в редакции «Московской правды», в отличие всего что происходило на моих глазах в НИИ, МГУ, школе и даже в шабашной бригаде, нет того, что теперь называется импортным словом моббинг. Владимир Эфромисон назвал явление «незаконной конкуренцией», но по сути это был девиантный садомазохизм, эпидемия которого в конечном счете и убила советскую науку после того, как она лишилась патроната власти. В редакции люди еще более яркие, но их что-то удерживает от взаимного поедания. Возможно, мужество и талант главного редактора, направляющего их на единую цель. Потому что в обычных редакциях бывает два типа главных: кто стравливает сотрудников или постоянно их меняет – обстановка противоположная с одинаковым результатом в том, что это результат налицо.

Плохое получается само, чтобы создать нечто позитивное, требуется немало мужества. Особенно – в бытовых поступках, не на виду в Думе.

Если б не «МП», я бы в Думе не удержался и не узнал, что это уникальный инструмент «памяти о будущем», не говоря о том, как он работает. Только изнутри Думы можно понять, какой тепличной обстановкой окружили там журналистов. И сама по себе компания парламентских журналистов уникальна – здесь люди с негативной мотивацией не приживаются, опыт есть. При этом поддержка сверху такова, что очень трудно сохраняться в рамках модели конфронтации прессы и власти – Борис Грызлов манифестирует и проводит поддержку независимость прессы. Об этом он сказал в комментарии на смерть Политковской, но похоже только я знаю, насколько это правда. И Владимир Васильев сказал мне в комментарии по тому что печальному поводу единственно верные слова. Я же не скорблю по тому поводу, что ИБФ больше не существует, я радуюсь тому, что Политковская в своей роли была и имела «зеленую улицу» для публикаций. В конце концов, автор фильма «Зубр» Елена Саканян тоже умерла, но дело ее бессмертно благодаря попаданию в историческую точку.

Мировой резонанс по смерти Анны Политковской таков, как будто журналистов убивают только в России. Причина на самом деле в межгосударственной конкуренции, но еще больше в том, что кроме Политковской или Щекочихина, скорбеть больше не по кому. Такова миссия русского журналиста начиная с Алоизия Макгаена и Ильи Эренбурга, не говоря уже о Давиде Ортенберге. Потому сюда и влез некий Павел Хлебников. В Госдуме все такие, там, как говорит Владимир Плигин, интеллектуальный потенциал высокий, с превышением критической массы – как в ИБФ.

Такую же поддержку я чувствую и в газете, направляемой Шодом Муладжановым. Возможно, эффективность использования моих возможностей не велика, в т.ч. как генетика. Но выпавшие мне публикации в газете включая блиц-опрос по Тимофееву-Ресовскому или рецензия на книгу Струнникова – уникальны. Чтобы это получалось, требуется немалое мужество редактора.

Кроме того, «МП» – вторая наряду с «Ъ» газета, с которой в руках, как с ломом наперевес, журналисты идут на пресс-конференции. Других в этой роли мне не попадалось.

 

«Интервью» со мной написано весьма талантливо, там есть фактические ошибки – склеились разные вещи, «Хобби» оказалось еврейской газетой. Но я решил не вспухать, потому что сам интервью не показываю, следуя принципу профессора Засурского, он сам мне так сказал, когда я взял интервью у него. Истинный автор этого талантливого продукта под названием «интервью» преподнесла мне поучительный урок. Правда никому не нужна, как сказано в «Смешариках», «Правда» – это другая газета. Честно говоря, такого подарка я еще не получал, а мания величия – она посильнее сексуального чувства.

Хотелось бы, чтоб меня простили хотя бы те, кто пользуется моими материалами по Думе. Хотя и не очень надеюсь на это…

 

«Депутат — это лучший ньюсмейкер...»

Лев Московкин: О себе. О Думе. О депутатах

газета «Кворум», N10 (188), 4-10 октября 2006 года.

Ежедневно и в течение всего года в Парламенте Российской Федерации наряду с представителями законодательной власти работают и десятки аккредитованных журналистов. Для того чтобы вы, парламентарии, могли узнать их лучше, мы открываем новую рубрику «Парламентское перо», где рассказываем о людях, изучивших за несколько лет работы азбуку законотворчества от «А» до «Я». Сегодня мы публикуем интервью Льва Московкина, парламентского корреспондента «Московской правды».

— Лев, вы работаете парламентским журналистом уже 12 лет. А с чего все начиналось?

— Я менял профессию несколько раз по мере того, как общественный интерес перетекал из одной сферы в другую. Я пришел в журналистику непрофессионалом, когда она находилась на том этапе своего развития, о котором часто говорит профессор МГУ Ясен Засурский: «Наша журналистика была зависима от читателя, но всего два года, в 1989-1991 годах». Вот в эти два года я и вошел туда. Дальше последовали пять лет повышения цен на бумагу и издательские условия, которые оторвали журналистику от читателя, а далее уже пришла другая модель российской прессы. Парламентской журналистикой начал заниматься, будучи корреспондентом еврейской прессы. Тогда был второй расцвет в истории нашей страны еврейской печати. Свою судьбу считаю удивительно счастливой, потому что я работал в газете, которая была медиатором для людей. Наша газетка имела восемь полос, выходила один раз в неделю, но, между тем, мои заметки читали от Минска до Владивостока. Знать об этом — совершенно упоительное ощущение. Потом был журналистом «Русского журнала» Глеба Павловского, что, собственно, и сделало меня парламентским корреспондентом. Там мы ежедневно выпускали аналитические парламентские обзоры. А с 2000 года работаю в «Московской правде».

— Вы журналист по призванию или все же по специальности?

— По специальности я генетик-эволюционист, закончил кафедру генетики и селекции биофака МГУ. Одна из причин, почему я стал журналистом, — очень хотелось публиковаться, а научная среда столь агрессивна, что публиковаться там было практически невозможно. Журналистское же образование получил как дополнительное образование на журфаке МГУ, чем тоже очень горжусь.

— На ваш взгляд, какие навыки и знания должен иметь парламентский корреспондент?

— Нужно ли журналисту специальное образование — вопрос неоднозначный. В этой профессии важно иметь в душе, как ни странно, чувство красоты. Оно срабатывает как способность выделять существенное, что особенно важно сейчас, в особую эпоху неожиданных перемен массового сознания. Находить самое важное — это основа деятельности журналиста. С другой стороны, если уж учиться журналистике, то знать надо многое: и химию, и физику… Работая парламентским корреспондентом, чувствуешь себя студентом-двоечником, будто всегда не хватает ночи. Во многом опаздываешь. Это создает перманентный стресс, который обновляет организм и создает иммунитет.

— Вы считаете себя профессионалом в какой-то области журналистики?

— Я работаю во всех жанрах: и в публицистике, и в информационной журналистике, и в аналитике. Публикуюсь много. Есть свой сайт, где около 2000 посещений в день. Профессиональным журналистом себя не считаю. Профессионал — это человек, кто пишет то, что от него заведомо ждут и редактор, и аудитория. Профессиональные журналисты не должны ошибаться, поэтому они избегают острых моментов, рискованных материалов. Непрофессионалы же публикуют версию и ждут реакцию.

— Легко ли сегодня заниматься парламентской журналистикой?

— Сложнее всего парламентским корреспондентом было работать вначале. Со временем наша деятельность упрощается. Мысли сменить место в корреспондентском «аквариуме» на место в зале пленарных заседаний никогда не возникало. Мне там хорошо. В нынешней Думе оформилась структура, которая порождает информацию чрезвычайно эффективно. Эта Дума заинтересована в поддержке журналистов. Сейчас наступила странная ситуация — одновременного расцвета и кризиса журналистики. Расцвет пришел фантастический: я здесь чувствую такую тепличную обстановку. Я прихожу сюда, и все мои проблемы, ссоры с женами, проблемы детей и т.д. остаются за кадром. Я здесь — как у себя дома.

— Какие самые запоминающиеся случаи произошли за годы работы?

— Самых интересных случаев за годы работы было много, они все достаточно болезненны. Донести их до читателя трудно. Это публиковать не обязательно… Это, конечно, подлог в бюджете, после чего скакнули тарифы, когда была завуалирована поправка в законе… Кроме того, конечно, подброс записки Селезневу за три дня до взрыва в Волгодонске. Здесь, в Думе, мы на самом деле узнали, где средства стабилизационного фонда. Дума — это мощный источник информации… Дума — это такой инструмент, который позволяет видеть всю страну и даже мир за горизонтами будущего.

— На ваш взгляд, как массы относятся к работе депутатов?

— Сейчас представить газету без парламентской журналистики невозможно. Если провести опрос среди масс, спросить: «Ну, как тебе депутаты?», то ответы в основном услышишь неодобрительные. Но люди склонны ругать Думу только за ее пределами. Когда простой смертный находится здесь, он испытывает непредсказуемое, неожиданное чувство преклонения, как будто находится в святом месте.

Сам работу сегодняшних депутатов оцениваю очень высоко, потому что этот инструмент высокоинтеллектуален, ему отведена роль процессов самоорганизации в нашей стране. Подобного инструмента по уровню интеллекта в России нет.

— Каким вы представляете современного депутата?

— Если говорить об образе депутата, то, конечно, целостного образа нет. А если все же искать между ними что-то общее, то это люди, которые постоянно готовы быть на виду. Они постоянно готовы давать комментарии. Депутат — это лучший ньюсмейкер, с точки зрения журналиста.

— Может быть, есть и что-то общее между представителями законодательной власти и представителями СМИ?

— Да, можно провести параллель между депутатами и журналистами. И те, и другие связаны странной чувствительностью к переменам… Мы очень высокотревожные люди.

— Как складываются отношения у парламентского журналиста Льва Московкина и депутатов?

— Все, что я должен от них взять как журналист, я беру «нахрапом», не стесняясь. Если меня не пускают в дверь, я влезу в окно. Если депутат не сможет мне ничего сказать, я так и скажу. Распишу по трафарету, как он мне ничего не сказал. Начинают кокетничать: вот не так заметили. А вот не так показали. Это правильно. Это игра. Это игра на публику, игра, которая освещается. Дума создает модель человеческого поведения. То, что происходит здесь, происходит везде. Но в Думе игра идет красиво…

Беседовала Анна Муравьева

 

ЛИЧНОЕ ДЕЛО:

Лев Московкин , парламентский корреспондент «Московской правды»

Родился в 1946 году в Москве. Закончил биологический факультет Московского государственного университета по специальности «генетик-эволюционист». В журналистику пришел на рубеже 80-90-х годов прошлого столетия. С 1994 г. — парламентский корреспондент. Работал в еврейской газете «Хобби», «Русском журнале» Глеба Павловского, с 2000 г. — в «Московской правде». Получил второе высшее образование на факультете журналистики МГУ, где в настоящее время на кафедре периодической печати преподает «Парламентскую журналистику». Работает над кандидатской диссертацией на тему «Типология еврейской прессы». Считает себя популярным корреспондентом. Имеет собственный сайт, где публикации Л. Московкина ежедневно читают около 2000 человек.